Баку 12°C
Предтеча тревоги
Светлой памяти соседа моего, Анатолия Львовича Рунге, и его супруги Галины
Февраль наползал медленно, тягуче, и в этом было что-то болезненное. Не было ни привычных поземок, ни натужно воющего ветра. Было тихо, но в тишине этой висела странная горечь. Так горько бывает порой деятельным родителям, когда дети успешно строят свою жизнь и уже не нуждаются ни в их помощи, ни в советах. Февраль - огрызок года, последняя ступенька зимы, зажатая меж двух великанов - январем и мартом, будто чувствовал свою ущербность и входил вкрадчиво, бочком, словно извинялся: «Ну, что поделать, порядок такой, я ненадолго, не волнуйтесь, пожалуйста».
С приходом февраля Анатолию Львовичу становилось неуютно. Он не любил это время - еще не тревоги, но предтечи чего-то тревожного. Часто вспоминалась ему покойница жена, ее неслышная походка, неброские черты лица, словно Творец начал работу над ее образом, а потом вдруг заскучал или испугался размаха собственной задумки, и оттого облик получился неприметным. Но жена Галина была тихой, и имя в переводе означает «тихая», и, пожалуй, в этой тишине и незаметности было ее главное достоинство. Она умела не докучать, раз и навсегда смирившись с тем, что ей никогда не быть главной в сердце мужа, отданному другой женщине. Анатолий Львович и женился-то на ней, чтобы забыть ту, Единственную. Забыть не получилось, и когда Галина окончательно поняла это, с достоинством замкнулась, неся в себе свою боль, и Анатолий Львович оценил скромное мужество. Так и прожили рядом, но каждый сам по себе, и всегда меж ними была Ариадна, неописуемо яркая, смеющаяся. «Куничка», - вспомнил Анатолий Львович шутливое ее прозвище. В облике Ариадны действительно было что-то кунье: внимательная роскось миндалевидных глаз, гибкое изящное тело и богатые красно-каштановые волосы.
Он женился на Галине, когда Ариадна внезапно, не объяснившись с ним, вышла замуж за однокурсника Павла Толмачева - одутловатого, рыхлого парня, начинающего лысеть. Кто поймет женское сердце, да еще сердце красавицы… Может, боялась, что со временем рядом со щеголеватой броской красотой Анатолия померкнет ее собственная, что не быть ей вечной королевой при герцоге-муже, а наоборот, он станет королем при герцогине-жене. Анатолий был из тех мужчин, чья красота расцветает с годами, приобретая благородство и утонченность облика. От прапрадеда Анатоллы - какого-то восточного князя - достались Анатолию и имя, и тонкие сухие черты, и порывистость характера, и темные неласковые глаза.
Он пытался объясниться с Ариадной, решить все четко и твердо, не веря даже в намек какого-либо ее чувства к Павлу, но и она оказалась твердокаменного замеса. «Нет и нет! Вышла замуж и весь сказ! Будь счастлив и не мешай нам». Воспитывала ее тетка по отцу - женщина суровая и немногословная, и от нее не добился Анатолий объяснений. «Оставь их, не мешай», - сказала она, твердо глядя в глаза парню, и ни один мускул не дрогнул на белом ее лице.
А потом Ариадна с благоверным уехали в какую-то тьмутаракань, и след их окончательно затерялся. Анатолий к тому времени уже был женат, вскоре родился сын - Славочка, Славик, - и Галина всю себя посвятила малышу, надышаться на него не могла. Анатолий был ей благодарен за деликатность и приветливость, за то, что создала ему семью и подарила сына, и старался делать для них все, что было в его силах. Но медноволосая темноглазая Ариадна так и лежала, свернувшись куничкой на донышке его сердца, и уютно же было ей, чертовке, в этом живом гнезде!
Уж как хотел, втайне мечтал Анатолий о дочке, чтобы похожа была на Ариадну и нравом, и статью, но Галина словно и не шестым, а каким-то восемнадцатым чувством, звериной женской тоской своей учуяла эту его боль по Той и после Славика наотрез отказалась рожать. Ссылалась на какие-то извечные женские проблемы, на то, что не время еще, что достаток в семье небольшой, что ребенок болеет, и все это была ложь. А правда была в маленькой жалкой мести незаметной женщины другой - Любимой, Яркой, Единственной - и ему, страстно желавшему получить сколок своей любви, получить его от нее - нелюбимой жены для забытья.
Сын получился полным, мучнисто-бледным, с вечно оттопыренной пухлой нижней губой и странным образом напоминал Пашку Толмачева. И хотя понимал Анатолий, что сын пошел в породу жены - был вылитый тесть, но мерещилась в этой игре природы некая злорадная усмешка судьбы. Нет Ариадны, нет медноволосой нежношерстой Кунички - нет и не будет! - а есть студенистая масса Пашки Толмачева с рыбьими глазами! Вот она - все время перед глазами, твоя кровиночка, и ничего ты с этим не сделаешь, и - вот тебе, вот тебе, вот тебе, сухопарый щеголь Анатолий! - расти его, люби его и тоскуй об Ариадне! Что? Получил, крас-с-савец?!
А потом сын женился, привел в дом расторопную быстроглазую Нину, и Галина как-то сразу сникла. Отныне и сердце сына не принадлежало ей. Поначалу пыталась взять кулинарными талантами, но Нина (даром, что молода) оказалась хозяйкой отменной. Так и летала по дому: соленья, варенья, блюда всевозможные, торты, пирожки, да не простые, а затейливо украшенные, бесконечными травками-пряностями сдобренные, так что и за уши от стола не оттащишь! А уж скатерки, салфетки, подушки, свитера, игрушки, вывязанные ее руками! «Пульхерия Ивановна» - так однажды в шутку назвал Анатолий невестку за сходство с домовитой гоголевской героиней, но встретив недоуменный ее взгляд, осекся. Слишком уж много было молодой нетерпимой ретивости во взоре Нины, слишком явное - аж полыхали глаза! - желание утвердиться во всем, что непонятно было, как хозяйственные таланты старосветской помещицы осенили эту современную молодую женщину с вечно обгрызенными ногтями.
После рождения близнецов-внуков Галина было воспряла, пытаясь быть нужной, но матери с излишком хватало на все. Расцвела Нина после родов, и энергия била через край. Все успевала огонь-девка, и этим сводила на нет все старания безответной свекрови. Галина смирилась. Время ее маленьких женских отмщений прошло, а в сердце мужа - по-прежнему Ариадна, в сердце сына и в доме - Нина, и для внуков главные - мать и дед. И отец. Впрочем, находила она себе утешение в том, что именно ей выпало стать законной женой Анатолия и создать ему семью. Но утешение было слабым, и все чаще, вглядываясь ночью в профиль спящего мужа, она с болью и удивленной завистью думала об Ариадне: «И надо же, как повезло змее!» - и отблеск чужого счастья ложился на бледные щеки.
Умерла она так же тихо и незаметно, как жила, за день до своего рождения - 12 февраля. Застилала кровать и вдруг негромко вскрикнула, повалившись на бок. Отказало изработанное сердце.
Нина на поминках расстаралась. Соседи и родственники только и ахали, и говорили Анатолию, что дай Бог всякому так пожить, и такую невестку-хозяйку иметь в доме, и что он, Анатолий, будет в семье сына как за каменной стеной. Ну и, как водится, желали ему долгих лет, чтоб на внуков глядел-радовался, растил их и был им за деда и за бабку, потому как Ниночка - сирота круглая, детдомовская, и просто счастье, что всякое дело у нее в руках спорится.
Анатолий кланялся, благодарил, а сам думал: «Вот была птица-Галина; из отпущенных ей пятидесяти семи лет тридцать четыре года прожила со мной, а вроде бы и не была». И вспомнить нечего. Все мысли занимала Ариадна. И может, уже ничего не осталось от той медношерстой куньеглазой чаровницы - оплыла, расползлась, наверное, как квашня, а в сердце живет она - тех далеких лет, незабвенная. И совестно перед женой недолюбленной, да полно! - никогда не любил, не баловал лаской, не обижал, правда, но даже и не замечал порой, а ведь была, жила, дышала и никогда не помыслила ни о ком, кроме него. Может, просто любила? Любит же он Ариадну, вернее, уже тот далекий образ ее. Но не верил после ослиного ариадниного: «Нет и нет! Вышла замуж и весь сказ!» - в женскую любовь, не хотел верить. Любить может только Ариадна, смеющаяся Куничка его, а если она не любит, то и никто не может.
Через год с небольшим после смерти жены невестка подсела к нему и как бы невзначай уронила:
- Анатолий Львович, мы вот тут что хотели попросить... Славик все стесняется вам сказать. Мальчики растут, занятий в школе много, а они с нами ютятся в одной комнате. А у вас и комната светлая, и кровати две поместятся, и письменный стол, и полки.
- А мне куда же? - удивленно спросил свекор.
- А мы придумали! Знаете, как хорошо будет! Мы кухню перенесем в ванную, а на кухню поставим ваш диван. Вы же все равно почти все время на кухне, читаете, тепло здесь. В комнату только спать приходите. Какая вам разница?
- Как это? Погоди, я не понял. Как это: кухню в ванную?
- Да очень просто! На кухне останется только мойка, а газовую плиту и стиралку вынесем в ванную. Я уже с мастером знакомым договорилась, он сделает подводку недорого.
- Готовить в ванной?!
- А что такого? Да не волнуйтесь вы! Все будет тип-топ! Готовлю я, мне это сподручнее. Поставлю что-нибудь, пока кипит-варится, побегу что-нибудь другое делать. А если кто умыться хочет, так можно и на кухне, то есть у вас.
- А купаться?
- Так это потерпеть можно. Как сварю-сготовлю, сразу же можно и мыться.
В проеме двери появился сын. Его лицо и вся большая мешкообразная фигура выражали нерешительность.
- Папа, ну, если честно. Квартиру покупать нет возможности, дети растут, ты сам понимаешь…
- Я, конечно, понимаю, но не почему бы не вынести кухню, к примеру, на балкон? Он застеклен, там вполне можно уместить и газовую плиту, и мойку.
- Нет, что вы! - ласково отрезала невестка. - Там у меня шкафы с соленьем-вареньем. Вы же сами их любите, за зиму все съедается, а куда я все банки-склянки складывать буду? Если бы еще гараж был, - вздохнула она. - Кстати, Славочка, ты не забыл? В это воскресенье едем на лесополосу. Опята появились. Я хочу намариновать, как вы любите, Анатолий Львович, с гвоздикой и мускатным орехом.
- Нет, не забыл. Только, может, позже поедем? Воскресенье, поспать хочется. В шесть утра тяжело вставать.
- Славуня, потом поспишь, сначала запасы надо сделать. Ну так как же, Анатолий Львович?
- Деда! - в комнату влетели два десятилетних молодца, одинаковых с лица, две веточки, болезненно приросшие к сердцу после Ариадны - внуки Борис и Глеб. - Деда-а-а, куда сегодня пойдем?
- Хорошо. Я согласен. Чем мне помочь вам?
- Ой, нет, спасибо большое, ничего не надо, мы сами все сделаем. Диван ваш в противоположном мойке углу поставим, там и тепло, и хорошо. Я уже все обмерила, все поместится великолепно! Честно, вам там будет удобно! Александр Львович, я оладушек яблочных напекла, ваших любимых, идите завтракать!..
И потом он смотрел, как невестка с сыном снимала занавески, перетаскивала их с Галиной книжные полки и раскладной диван на кухню, как после него на паркете и на стене остались сиротливые темные пятна, и комната сразу стала нежилой, и голоса отскакивали от пустых стен, словно свет от глаз слепцов…
И вот теперь снова февраль. И вот уже год, как он живет на кухне. За стеной, в их бывшей с женой комнате, шумят внуки, в ванной на плите что-то скворчит и булькает, немного располневшая, но по-прежнему энергичная невестка бегает по дому и зычным голосом отдает команды. И память об Ариадне все так же приходит к нему в неизменном облике сына, по злорадной усмешке судьбы похожим на ненавистного мужа любимой женщины, где-то живущей в своей тьмутаракани. Живущей ли?.. Где ты, Куничка?! Как неуютно на сердце…
- Анатолий Львович, вы встаете? - голос невестки был резким. - Дети умыться хотят, а тут у меня печенка жарится, отойти не могу!
И в сердце растрава,
И дождик с утра.
Откуда бы, право,
Такая хандра?
О дождик желанный,
Твой шорох - предлог
Душе бесталанной
Всплакнуть под шумок.
- Что? Анатолий Львович, вы меня слышите? Дети умыться хотят! Вы чего там бормочете?
- Я встаю, Нина. Это Верлен.
- Чего?
- Ничего, Нина. Встаю, встаю…
Откуда ж кручина
И сердца вдовство?
Хандра без причины
И ни от чего.
Хандра ниоткуда,
Но та и хандра,
Когда не от худа
И не от добра...
Ляман БАГИРОВА
Февраль наползал медленно, тягуче, и в этом было что-то болезненное. Не было ни привычных поземок, ни натужно воющего ветра. Было тихо, но в тишине этой висела странная горечь. Так горько бывает порой деятельным родителям, когда дети успешно строят свою жизнь и уже не нуждаются ни в их помощи, ни в советах. Февраль - огрызок года, последняя ступенька зимы, зажатая меж двух великанов - январем и мартом, будто чувствовал свою ущербность и входил вкрадчиво, бочком, словно извинялся: «Ну, что поделать, порядок такой, я ненадолго, не волнуйтесь, пожалуйста».
С приходом февраля Анатолию Львовичу становилось неуютно. Он не любил это время - еще не тревоги, но предтечи чего-то тревожного. Часто вспоминалась ему покойница жена, ее неслышная походка, неброские черты лица, словно Творец начал работу над ее образом, а потом вдруг заскучал или испугался размаха собственной задумки, и оттого облик получился неприметным. Но жена Галина была тихой, и имя в переводе означает «тихая», и, пожалуй, в этой тишине и незаметности было ее главное достоинство. Она умела не докучать, раз и навсегда смирившись с тем, что ей никогда не быть главной в сердце мужа, отданному другой женщине. Анатолий Львович и женился-то на ней, чтобы забыть ту, Единственную. Забыть не получилось, и когда Галина окончательно поняла это, с достоинством замкнулась, неся в себе свою боль, и Анатолий Львович оценил скромное мужество. Так и прожили рядом, но каждый сам по себе, и всегда меж ними была Ариадна, неописуемо яркая, смеющаяся. «Куничка», - вспомнил Анатолий Львович шутливое ее прозвище. В облике Ариадны действительно было что-то кунье: внимательная роскось миндалевидных глаз, гибкое изящное тело и богатые красно-каштановые волосы.
Он женился на Галине, когда Ариадна внезапно, не объяснившись с ним, вышла замуж за однокурсника Павла Толмачева - одутловатого, рыхлого парня, начинающего лысеть. Кто поймет женское сердце, да еще сердце красавицы… Может, боялась, что со временем рядом со щеголеватой броской красотой Анатолия померкнет ее собственная, что не быть ей вечной королевой при герцоге-муже, а наоборот, он станет королем при герцогине-жене. Анатолий был из тех мужчин, чья красота расцветает с годами, приобретая благородство и утонченность облика. От прапрадеда Анатоллы - какого-то восточного князя - достались Анатолию и имя, и тонкие сухие черты, и порывистость характера, и темные неласковые глаза.
Он пытался объясниться с Ариадной, решить все четко и твердо, не веря даже в намек какого-либо ее чувства к Павлу, но и она оказалась твердокаменного замеса. «Нет и нет! Вышла замуж и весь сказ! Будь счастлив и не мешай нам». Воспитывала ее тетка по отцу - женщина суровая и немногословная, и от нее не добился Анатолий объяснений. «Оставь их, не мешай», - сказала она, твердо глядя в глаза парню, и ни один мускул не дрогнул на белом ее лице.
А потом Ариадна с благоверным уехали в какую-то тьмутаракань, и след их окончательно затерялся. Анатолий к тому времени уже был женат, вскоре родился сын - Славочка, Славик, - и Галина всю себя посвятила малышу, надышаться на него не могла. Анатолий был ей благодарен за деликатность и приветливость, за то, что создала ему семью и подарила сына, и старался делать для них все, что было в его силах. Но медноволосая темноглазая Ариадна так и лежала, свернувшись куничкой на донышке его сердца, и уютно же было ей, чертовке, в этом живом гнезде!
Уж как хотел, втайне мечтал Анатолий о дочке, чтобы похожа была на Ариадну и нравом, и статью, но Галина словно и не шестым, а каким-то восемнадцатым чувством, звериной женской тоской своей учуяла эту его боль по Той и после Славика наотрез отказалась рожать. Ссылалась на какие-то извечные женские проблемы, на то, что не время еще, что достаток в семье небольшой, что ребенок болеет, и все это была ложь. А правда была в маленькой жалкой мести незаметной женщины другой - Любимой, Яркой, Единственной - и ему, страстно желавшему получить сколок своей любви, получить его от нее - нелюбимой жены для забытья.
Сын получился полным, мучнисто-бледным, с вечно оттопыренной пухлой нижней губой и странным образом напоминал Пашку Толмачева. И хотя понимал Анатолий, что сын пошел в породу жены - был вылитый тесть, но мерещилась в этой игре природы некая злорадная усмешка судьбы. Нет Ариадны, нет медноволосой нежношерстой Кунички - нет и не будет! - а есть студенистая масса Пашки Толмачева с рыбьими глазами! Вот она - все время перед глазами, твоя кровиночка, и ничего ты с этим не сделаешь, и - вот тебе, вот тебе, вот тебе, сухопарый щеголь Анатолий! - расти его, люби его и тоскуй об Ариадне! Что? Получил, крас-с-савец?!
А потом сын женился, привел в дом расторопную быстроглазую Нину, и Галина как-то сразу сникла. Отныне и сердце сына не принадлежало ей. Поначалу пыталась взять кулинарными талантами, но Нина (даром, что молода) оказалась хозяйкой отменной. Так и летала по дому: соленья, варенья, блюда всевозможные, торты, пирожки, да не простые, а затейливо украшенные, бесконечными травками-пряностями сдобренные, так что и за уши от стола не оттащишь! А уж скатерки, салфетки, подушки, свитера, игрушки, вывязанные ее руками! «Пульхерия Ивановна» - так однажды в шутку назвал Анатолий невестку за сходство с домовитой гоголевской героиней, но встретив недоуменный ее взгляд, осекся. Слишком уж много было молодой нетерпимой ретивости во взоре Нины, слишком явное - аж полыхали глаза! - желание утвердиться во всем, что непонятно было, как хозяйственные таланты старосветской помещицы осенили эту современную молодую женщину с вечно обгрызенными ногтями.
После рождения близнецов-внуков Галина было воспряла, пытаясь быть нужной, но матери с излишком хватало на все. Расцвела Нина после родов, и энергия била через край. Все успевала огонь-девка, и этим сводила на нет все старания безответной свекрови. Галина смирилась. Время ее маленьких женских отмщений прошло, а в сердце мужа - по-прежнему Ариадна, в сердце сына и в доме - Нина, и для внуков главные - мать и дед. И отец. Впрочем, находила она себе утешение в том, что именно ей выпало стать законной женой Анатолия и создать ему семью. Но утешение было слабым, и все чаще, вглядываясь ночью в профиль спящего мужа, она с болью и удивленной завистью думала об Ариадне: «И надо же, как повезло змее!» - и отблеск чужого счастья ложился на бледные щеки.
Умерла она так же тихо и незаметно, как жила, за день до своего рождения - 12 февраля. Застилала кровать и вдруг негромко вскрикнула, повалившись на бок. Отказало изработанное сердце.
Нина на поминках расстаралась. Соседи и родственники только и ахали, и говорили Анатолию, что дай Бог всякому так пожить, и такую невестку-хозяйку иметь в доме, и что он, Анатолий, будет в семье сына как за каменной стеной. Ну и, как водится, желали ему долгих лет, чтоб на внуков глядел-радовался, растил их и был им за деда и за бабку, потому как Ниночка - сирота круглая, детдомовская, и просто счастье, что всякое дело у нее в руках спорится.
Анатолий кланялся, благодарил, а сам думал: «Вот была птица-Галина; из отпущенных ей пятидесяти семи лет тридцать четыре года прожила со мной, а вроде бы и не была». И вспомнить нечего. Все мысли занимала Ариадна. И может, уже ничего не осталось от той медношерстой куньеглазой чаровницы - оплыла, расползлась, наверное, как квашня, а в сердце живет она - тех далеких лет, незабвенная. И совестно перед женой недолюбленной, да полно! - никогда не любил, не баловал лаской, не обижал, правда, но даже и не замечал порой, а ведь была, жила, дышала и никогда не помыслила ни о ком, кроме него. Может, просто любила? Любит же он Ариадну, вернее, уже тот далекий образ ее. Но не верил после ослиного ариадниного: «Нет и нет! Вышла замуж и весь сказ!» - в женскую любовь, не хотел верить. Любить может только Ариадна, смеющаяся Куничка его, а если она не любит, то и никто не может.
Через год с небольшим после смерти жены невестка подсела к нему и как бы невзначай уронила:
- Анатолий Львович, мы вот тут что хотели попросить... Славик все стесняется вам сказать. Мальчики растут, занятий в школе много, а они с нами ютятся в одной комнате. А у вас и комната светлая, и кровати две поместятся, и письменный стол, и полки.
- А мне куда же? - удивленно спросил свекор.
- А мы придумали! Знаете, как хорошо будет! Мы кухню перенесем в ванную, а на кухню поставим ваш диван. Вы же все равно почти все время на кухне, читаете, тепло здесь. В комнату только спать приходите. Какая вам разница?
- Как это? Погоди, я не понял. Как это: кухню в ванную?
- Да очень просто! На кухне останется только мойка, а газовую плиту и стиралку вынесем в ванную. Я уже с мастером знакомым договорилась, он сделает подводку недорого.
- Готовить в ванной?!
- А что такого? Да не волнуйтесь вы! Все будет тип-топ! Готовлю я, мне это сподручнее. Поставлю что-нибудь, пока кипит-варится, побегу что-нибудь другое делать. А если кто умыться хочет, так можно и на кухне, то есть у вас.
- А купаться?
- Так это потерпеть можно. Как сварю-сготовлю, сразу же можно и мыться.
В проеме двери появился сын. Его лицо и вся большая мешкообразная фигура выражали нерешительность.
- Папа, ну, если честно. Квартиру покупать нет возможности, дети растут, ты сам понимаешь…
- Я, конечно, понимаю, но не почему бы не вынести кухню, к примеру, на балкон? Он застеклен, там вполне можно уместить и газовую плиту, и мойку.
- Нет, что вы! - ласково отрезала невестка. - Там у меня шкафы с соленьем-вареньем. Вы же сами их любите, за зиму все съедается, а куда я все банки-склянки складывать буду? Если бы еще гараж был, - вздохнула она. - Кстати, Славочка, ты не забыл? В это воскресенье едем на лесополосу. Опята появились. Я хочу намариновать, как вы любите, Анатолий Львович, с гвоздикой и мускатным орехом.
- Нет, не забыл. Только, может, позже поедем? Воскресенье, поспать хочется. В шесть утра тяжело вставать.
- Славуня, потом поспишь, сначала запасы надо сделать. Ну так как же, Анатолий Львович?
- Деда! - в комнату влетели два десятилетних молодца, одинаковых с лица, две веточки, болезненно приросшие к сердцу после Ариадны - внуки Борис и Глеб. - Деда-а-а, куда сегодня пойдем?
- Хорошо. Я согласен. Чем мне помочь вам?
- Ой, нет, спасибо большое, ничего не надо, мы сами все сделаем. Диван ваш в противоположном мойке углу поставим, там и тепло, и хорошо. Я уже все обмерила, все поместится великолепно! Честно, вам там будет удобно! Александр Львович, я оладушек яблочных напекла, ваших любимых, идите завтракать!..
И потом он смотрел, как невестка с сыном снимала занавески, перетаскивала их с Галиной книжные полки и раскладной диван на кухню, как после него на паркете и на стене остались сиротливые темные пятна, и комната сразу стала нежилой, и голоса отскакивали от пустых стен, словно свет от глаз слепцов…
И вот теперь снова февраль. И вот уже год, как он живет на кухне. За стеной, в их бывшей с женой комнате, шумят внуки, в ванной на плите что-то скворчит и булькает, немного располневшая, но по-прежнему энергичная невестка бегает по дому и зычным голосом отдает команды. И память об Ариадне все так же приходит к нему в неизменном облике сына, по злорадной усмешке судьбы похожим на ненавистного мужа любимой женщины, где-то живущей в своей тьмутаракани. Живущей ли?.. Где ты, Куничка?! Как неуютно на сердце…
- Анатолий Львович, вы встаете? - голос невестки был резким. - Дети умыться хотят, а тут у меня печенка жарится, отойти не могу!
И в сердце растрава,
И дождик с утра.
Откуда бы, право,
Такая хандра?
О дождик желанный,
Твой шорох - предлог
Душе бесталанной
Всплакнуть под шумок.
- Что? Анатолий Львович, вы меня слышите? Дети умыться хотят! Вы чего там бормочете?
- Я встаю, Нина. Это Верлен.
- Чего?
- Ничего, Нина. Встаю, встаю…
Откуда ж кручина
И сердца вдовство?
Хандра без причины
И ни от чего.
Хандра ниоткуда,
Но та и хандра,
Когда не от худа
И не от добра...
Ляман БАГИРОВА
