Цикорий
ПРОЗА
Новелла
«В Федоровском детдоме Кустанайской области Казахской ССР имеют место массовые побеги детей репрессированных родителей. Дети не занимаются, так как их избивают школьники-хулиганы. Наблюдаются массовые дебоши. В столовой детдома на 212 детей имеется всего 12 ложек и 20 тарелок. В спальне - один матрац на три человека. Дети спят в одежде и обуви».
Из приказа НКВД СССР № 00309 от 20.05.1938 «Об устранении извращений в содержании детей репрессированных родителей в детских домах»
«Как сказала, так и будет, и другого не дано!». Больше сорока лет этот диктаторский девиз был нормой жизни Софьи Михайловны. Годы выкристаллизовали властность и отчеканили ее в жестких чертах смуглого лица, в блеклых карих, но буравящих собеседника глазах, в складках небольшого рта с пухлой нижней и узкой верхней губой. Софья Михайловна была учительницей истории и завучем в местной школе, вдовой, матерью трех сыновей, свекровью трех невесток, бабушкой семи внуков и Большой хозяйкой Большой семьи.
Музой истории, как известно, является Клио - видимо, самая покорная и сговорчивая из сестер-муз. Во всяком случае, за время рабочей практики Софьи Михайловны свиток Клио переписывался, а подчас и перелицовывался не раз. И каждая последующая версия свитка называлась соответственно: «Новая», «Новейшая» и даже «Древняя»… И всякий раз Софья Михайловна терпеливо и усердно штудировала страницы новых учебников, поражаясь покладистости музы истории.
Софья Михайловна никогда не отдыхала. На отдых у нее просто не было времени. Многолетняя привычка завуча все держать под контролем сделала ее несгибаемой. Сыновья называли ее Гауляйтером, невестки - царевной Софьей, внуки и ученики - Софушкой и Фрекен Бок. Коллеги и того похуже - Фюрером и Львихой.
Софья Михайловна не обижалась, порог обиды она давно уже переступила. Она знала, что имя ее означало - «мудрость», и давно уже мудро решила про себя: «С любовью обойдусь, пусть лучше слушаются». Слушались, надо сказать, со скрипом: любое действие порождает противодействие, - но так же со скрипом признавали со временем: Львиха была права. Она олицетворяла собой порядок, а порядок подразумевает незыблемость и надежность. И действительно, было жестко, но надежно. Как простая, без гурманских причуд, но сытная и не требующая особых хлопот еда.
А еще Софья Михайловна совсем забыла, что когда-то очень-очень давно ее звали Софиат, и отца ее звали Микаилом, и была она смешливой девчушкой с румянцем на смуглых щеках и копной кудрявых черных волос. И звали ее ласково – маленькая Всадница, потому что точь-в-точь она была похожа на задорную девочку с картины Брюллова «Всадница». И жили они далеко-далеко на юге, в степных краях, где отец работал коневодом, где небо похоже на огромную перевернутую синюю тарелку, а степь - на волшебный ковер.
И не вспоминала Софья Михайловна, как ее мать, молодая красавица Сария, плела венок из голубых цветков цикория и, смеясь, надевала его на голову дочери.
И приговаривала: «Терпи казак - атаманом будешь! Стебли у цикория жесткие, зато сломать трудно, и цветы долго не вянут». А потом легко шлепала по худенькой задушке, и Софиат бежала, раскинув руки, по огромному, волшебному, ковровому синему счастью.
Больше всего Софья Михайловна любила рождение утра, минуту, когда рассвет прорезал тьму и являлся словно ниоткуда, и вселенская тревожная ночь отступала.
Закрывалась дверь в далекий, погибший мир, где было много солнца и ветер играл гривами лошадей. С первым лучом света Софья Михайловна вздыхала облегченно. Утро - это всегда обещание нового дня, залог установленного раз и навсегда порядка. В утре было легко; ночь скреблась тигрицей, кровавила сердце и одолевала тоской по чему-то, что хотелось забыть, что приносило боль.
В детдоме для детей «врагов Родины» Софья Михайловна запомнила куски серого, плохо пахнущего мыла, машинку для стрижки волос, после которой она перестала быть похожа на девочку-Всадницу, один матрас на три человека и толстую тетку в белом халате. У тетки были колючие красные глаза, и она все время бегала и кричала: «У меня 20 тарелок и 12 ложек на 200 человек! Что мне делать?! Говорила я, кто меня слушает?!».
А еще помнила Софья Михайловна, как впервые за много месяцев заплакала, когда нянечка со смешным именем «тетя Груша» погладила ее по стриженой голове, перекрестила и сказала шепотом: «Ничего, Сонюшка, Бог даст, ты жива будешь. Живи, Сонюшка»…
И Сонюшка выжила. И стала Софьей. А потом уважаемой Софьей Михайловной. И давно знала, что родителей ее расстреляли, а родственники от нее отказались. Почему? Она не спрашивала себя об этом. Многих расстреливали и от многих отказывались. А еще она знала, что ей непременно надо жить. И любить эту землю, которая была ее Родиной, потому что другой она не знала. Да и не было дано другой.
И Сонюшка любила и трудилась для нее. И привыкла к этому. И годы были милостивы к ней, она не превратилась в обрюзгшую старуху, лишь чеканились, застывая, черты лица, да царственной оставалась осанка. Стареющая Львиха. Да - стареющая, но ведь это только причастие, а главное-то - существительное: Львиха! И она любит жизнь, и крепко держит на ней свою маленькую твердую лапу. И – уж будьте покойны! - пока эта лапа есть, можно не волноваться - все будет идти своим чередом, не нарушая порядка.
Вот только к цветам была равнодушна Софья Михайловна... А их дарили ей часто - бархатные дорогущие розы, пышные георгины, белоснежные лилии, разноцветные гладиолусы и какие-то замысловатые букеты, где бумаги и ленточек было больше, чем цветов. И все цветы были помпезными, будто гордились собой и важничали неизвестно почему.
А она отдавала их коллегам, дарила невесткам, нисколько не жалея, не глядя даже на их красоту. И глаза ее оставались сдержанно-приветливыми, не более. Поэтому все удивились и даже не поняли, отчего Львиха вдруг сильно закусила губы и изменилась в лице, когда однажды пятиклассник Рома Павлов протянул ей большой букет ярко-голубых цветов с жесткими стеблями.
- Это цикорий, - серьезно провозгласил он. - Очень полезный цветок. Из него делают кофе и еще жарят и тушат. Он от многих болезней помогает. И еще он очень красивый.
- И стойкий, – улыбнулась Софья Михайловна. - Ты где такую копну собрал, Рома? Наверное, руки измочалил?
- Ничего не измочалил, - буркнул Рома. - А его вон там, на пустыре, полно. Бабушка говорит: этот цветок - утешение. Когда даже трава не растет, он пробивается.
- Измочалил все-таки. Давай сюда ладони. Ну давай же, я, как классный руковод, за тебя отвечаю! - Львиха низко наклонила голову и принялась протирать поцарапанные мальчишеские ладони. - Цикорий я знаю, Рома, - тихо сказала она. - Действительно очень полезный цветок. Спасибо тебе.
В течение нескольких следующих дней домочадцы сильно удивлялись. Львиха таскала охапки синих цветов, уставила ими все вазы, банки и тазы в доме, а в один из воскресных дней собрала сыновей с семьями и объявила:
- Сажаем на даче цикорий. Запаслась семенами и корневыми отводками. Выезжаем через час!
Спорить было невозможно, но один из сыновей попробовал сыронизировать:
- А что, мама, налаживаем частное производство поддельного кофе?
Львиха приподняла бровь, что являлось признаком сильного гнева, но спокойно отчеканила:
- У этого растения масса полезных свойств. Противовоспалительное, желчегонное, успокаивающее. Кроме того, просто красивое и неприхотливое. А еще его в народе называют «Петров батог». По легенде, апостол Петр использовал его как хворостину для своих овец.
- Мама! - не выдержала старшая невестка. - Скажите попросту: «Я так хочу! Как сказала, так и будет, и другого не дано!». Все поймут. И про овец тоже все поняли!
- Да, я так хочу. Я прошу вас, - вдруг сорвалось с губ Львихи. - Пожалуйста.
Домашние переглянулись. Мать стояла перед ними величественная и изо всех сил прижимала к себе пакет с черенками, будто боялась, что его у нее отберут.
Через два часа семья во главе с Софьей Михайловной - все потные, грязные - лазали по земле и рассаживали отводки жестких стеблей. Потом, уже накупанные, пили чай с медом и творожным пирогом, и Львиха сидела в своем кресле во главе стола, и взгляд ее по-прежнему был пронзителен и тверд.
А еще через год большой участок дачи напоминал ярко-синее море. И – странное дело - в первый раз после того как зацвел цикорий, Софья Михайловна перестала бояться ночи. И рассвет, прорезающий тьму, стал просто вестником утра, а не единственным спасением от тигрицы по имени Память.
Ляман БАГИРОВА
Новелла
«В Федоровском детдоме Кустанайской области Казахской ССР имеют место массовые побеги детей репрессированных родителей. Дети не занимаются, так как их избивают школьники-хулиганы. Наблюдаются массовые дебоши. В столовой детдома на 212 детей имеется всего 12 ложек и 20 тарелок. В спальне - один матрац на три человека. Дети спят в одежде и обуви».
Из приказа НКВД СССР № 00309 от 20.05.1938 «Об устранении извращений в содержании детей репрессированных родителей в детских домах»
«Как сказала, так и будет, и другого не дано!». Больше сорока лет этот диктаторский девиз был нормой жизни Софьи Михайловны. Годы выкристаллизовали властность и отчеканили ее в жестких чертах смуглого лица, в блеклых карих, но буравящих собеседника глазах, в складках небольшого рта с пухлой нижней и узкой верхней губой. Софья Михайловна была учительницей истории и завучем в местной школе, вдовой, матерью трех сыновей, свекровью трех невесток, бабушкой семи внуков и Большой хозяйкой Большой семьи.
Музой истории, как известно, является Клио - видимо, самая покорная и сговорчивая из сестер-муз. Во всяком случае, за время рабочей практики Софьи Михайловны свиток Клио переписывался, а подчас и перелицовывался не раз. И каждая последующая версия свитка называлась соответственно: «Новая», «Новейшая» и даже «Древняя»… И всякий раз Софья Михайловна терпеливо и усердно штудировала страницы новых учебников, поражаясь покладистости музы истории.
Софья Михайловна никогда не отдыхала. На отдых у нее просто не было времени. Многолетняя привычка завуча все держать под контролем сделала ее несгибаемой. Сыновья называли ее Гауляйтером, невестки - царевной Софьей, внуки и ученики - Софушкой и Фрекен Бок. Коллеги и того похуже - Фюрером и Львихой.
Софья Михайловна не обижалась, порог обиды она давно уже переступила. Она знала, что имя ее означало - «мудрость», и давно уже мудро решила про себя: «С любовью обойдусь, пусть лучше слушаются». Слушались, надо сказать, со скрипом: любое действие порождает противодействие, - но так же со скрипом признавали со временем: Львиха была права. Она олицетворяла собой порядок, а порядок подразумевает незыблемость и надежность. И действительно, было жестко, но надежно. Как простая, без гурманских причуд, но сытная и не требующая особых хлопот еда.
А еще Софья Михайловна совсем забыла, что когда-то очень-очень давно ее звали Софиат, и отца ее звали Микаилом, и была она смешливой девчушкой с румянцем на смуглых щеках и копной кудрявых черных волос. И звали ее ласково – маленькая Всадница, потому что точь-в-точь она была похожа на задорную девочку с картины Брюллова «Всадница». И жили они далеко-далеко на юге, в степных краях, где отец работал коневодом, где небо похоже на огромную перевернутую синюю тарелку, а степь - на волшебный ковер.
И не вспоминала Софья Михайловна, как ее мать, молодая красавица Сария, плела венок из голубых цветков цикория и, смеясь, надевала его на голову дочери.
И приговаривала: «Терпи казак - атаманом будешь! Стебли у цикория жесткие, зато сломать трудно, и цветы долго не вянут». А потом легко шлепала по худенькой задушке, и Софиат бежала, раскинув руки, по огромному, волшебному, ковровому синему счастью.
Больше всего Софья Михайловна любила рождение утра, минуту, когда рассвет прорезал тьму и являлся словно ниоткуда, и вселенская тревожная ночь отступала.
Закрывалась дверь в далекий, погибший мир, где было много солнца и ветер играл гривами лошадей. С первым лучом света Софья Михайловна вздыхала облегченно. Утро - это всегда обещание нового дня, залог установленного раз и навсегда порядка. В утре было легко; ночь скреблась тигрицей, кровавила сердце и одолевала тоской по чему-то, что хотелось забыть, что приносило боль.
В детдоме для детей «врагов Родины» Софья Михайловна запомнила куски серого, плохо пахнущего мыла, машинку для стрижки волос, после которой она перестала быть похожа на девочку-Всадницу, один матрас на три человека и толстую тетку в белом халате. У тетки были колючие красные глаза, и она все время бегала и кричала: «У меня 20 тарелок и 12 ложек на 200 человек! Что мне делать?! Говорила я, кто меня слушает?!».
А еще помнила Софья Михайловна, как впервые за много месяцев заплакала, когда нянечка со смешным именем «тетя Груша» погладила ее по стриженой голове, перекрестила и сказала шепотом: «Ничего, Сонюшка, Бог даст, ты жива будешь. Живи, Сонюшка»…
И Сонюшка выжила. И стала Софьей. А потом уважаемой Софьей Михайловной. И давно знала, что родителей ее расстреляли, а родственники от нее отказались. Почему? Она не спрашивала себя об этом. Многих расстреливали и от многих отказывались. А еще она знала, что ей непременно надо жить. И любить эту землю, которая была ее Родиной, потому что другой она не знала. Да и не было дано другой.
И Сонюшка любила и трудилась для нее. И привыкла к этому. И годы были милостивы к ней, она не превратилась в обрюзгшую старуху, лишь чеканились, застывая, черты лица, да царственной оставалась осанка. Стареющая Львиха. Да - стареющая, но ведь это только причастие, а главное-то - существительное: Львиха! И она любит жизнь, и крепко держит на ней свою маленькую твердую лапу. И – уж будьте покойны! - пока эта лапа есть, можно не волноваться - все будет идти своим чередом, не нарушая порядка.
Вот только к цветам была равнодушна Софья Михайловна... А их дарили ей часто - бархатные дорогущие розы, пышные георгины, белоснежные лилии, разноцветные гладиолусы и какие-то замысловатые букеты, где бумаги и ленточек было больше, чем цветов. И все цветы были помпезными, будто гордились собой и важничали неизвестно почему.
А она отдавала их коллегам, дарила невесткам, нисколько не жалея, не глядя даже на их красоту. И глаза ее оставались сдержанно-приветливыми, не более. Поэтому все удивились и даже не поняли, отчего Львиха вдруг сильно закусила губы и изменилась в лице, когда однажды пятиклассник Рома Павлов протянул ей большой букет ярко-голубых цветов с жесткими стеблями.
- Это цикорий, - серьезно провозгласил он. - Очень полезный цветок. Из него делают кофе и еще жарят и тушат. Он от многих болезней помогает. И еще он очень красивый.
- И стойкий, – улыбнулась Софья Михайловна. - Ты где такую копну собрал, Рома? Наверное, руки измочалил?
- Ничего не измочалил, - буркнул Рома. - А его вон там, на пустыре, полно. Бабушка говорит: этот цветок - утешение. Когда даже трава не растет, он пробивается.
- Измочалил все-таки. Давай сюда ладони. Ну давай же, я, как классный руковод, за тебя отвечаю! - Львиха низко наклонила голову и принялась протирать поцарапанные мальчишеские ладони. - Цикорий я знаю, Рома, - тихо сказала она. - Действительно очень полезный цветок. Спасибо тебе.
В течение нескольких следующих дней домочадцы сильно удивлялись. Львиха таскала охапки синих цветов, уставила ими все вазы, банки и тазы в доме, а в один из воскресных дней собрала сыновей с семьями и объявила:
- Сажаем на даче цикорий. Запаслась семенами и корневыми отводками. Выезжаем через час!
Спорить было невозможно, но один из сыновей попробовал сыронизировать:
- А что, мама, налаживаем частное производство поддельного кофе?
Львиха приподняла бровь, что являлось признаком сильного гнева, но спокойно отчеканила:
- У этого растения масса полезных свойств. Противовоспалительное, желчегонное, успокаивающее. Кроме того, просто красивое и неприхотливое. А еще его в народе называют «Петров батог». По легенде, апостол Петр использовал его как хворостину для своих овец.
- Мама! - не выдержала старшая невестка. - Скажите попросту: «Я так хочу! Как сказала, так и будет, и другого не дано!». Все поймут. И про овец тоже все поняли!
- Да, я так хочу. Я прошу вас, - вдруг сорвалось с губ Львихи. - Пожалуйста.
Домашние переглянулись. Мать стояла перед ними величественная и изо всех сил прижимала к себе пакет с черенками, будто боялась, что его у нее отберут.
Через два часа семья во главе с Софьей Михайловной - все потные, грязные - лазали по земле и рассаживали отводки жестких стеблей. Потом, уже накупанные, пили чай с медом и творожным пирогом, и Львиха сидела в своем кресле во главе стола, и взгляд ее по-прежнему был пронзителен и тверд.
А еще через год большой участок дачи напоминал ярко-синее море. И – странное дело - в первый раз после того как зацвел цикорий, Софья Михайловна перестала бояться ночи. И рассвет, прорезающий тьму, стал просто вестником утра, а не единственным спасением от тигрицы по имени Память.
Ляман БАГИРОВА