Деликатный вопрос

СОБЕСЕДНИК

Сегодня в гостях у газеты «Каспiй» - писатель и эссеист, главный редактор сайта kulis.az Ган Туралы. На днях выйдет в свет его новый роман «Кнут фортуны». Накануне этого события мы встретились с писателем и побеседовали о творчестве и о литературных материях.
- Несколько лет назад СМИ опубликовали ряд ваших статей об азербайджанских писателях. Со временем вы перестали печататься. Что помешало - субъективизм критики или ветер перемен?
- Я перестал писать статьи о произведениях других писателей, когда сам занялся прозой. Решил, что буду делиться мнением только о любимых произведениях, а таковых не так уж много. Но в последние годы публиковались мои статьи о вашей книге, сборниках Джавида, Шерифа Агаяра… Я вообще не считаю нормальным, когда человек, пишущий романы, судит другого романиста. Одна из величайших бед азербайджанской литературы в том и состоит, что писатели судят друг друга, причем в большинстве случаев судить и критиковать берется тот, кто сам двух фраз связать не может. Как-то Вагиф Самедоглу в одном из интервью заметил, что Союз писателей - это организация, созданная с целью стравливать писателей друг с другом. В советское время при обсуждении какого-нибудь романа из-за естественно малого числа критиков свое мнение высказывали и писатели, вот и результат. Писатель, отзываясь о книге другого писателя, должен быть вдвойне осторожным. Скажем, кто из тех, кто в свое время резко высказывался о повести Мовлуда Сулейманлы «Мельница», может похвастаться тем, что талантливее его? Вспоминаю случай, описанный Акремом Айлисли: Али Велиев заявил Юсифу Везиру Чеменземинли, что, мол, если бы ты был хорошим писателем, то не выучил бы французский. Такого рода обвинения бывали всегда. Лучшую оценку книгам дают критики и время - но уж точно не писатели. Достаточно вспомнить, что Лев Толстой не одобрял Шекспира, Ахундзаде отрицал гений Физули, и таких примеров немало. Если расспросить в литературной среде, мало кто любит Гусейна Джавида, который, по мнению многих, писал непонятно на каком языке. Следуя их логике, Г.Джавида вообще придется вычеркнуть из литературы. Так, что ли?
- В романе «Мустафа» вы использовали цитаты из произведений других писателей, которые читает и о которых размышляет герой. Такой же прием использует Август Стрингберг в своем романе «Одинокий», который я читаю. Почему, на ваш взгляд, этот литературный прием у нас воспринимается негативно?
- В нашей литературной среде укоренилось мнение, что писатель должен быть невежественным, а написанное им не должно иметь какой-либо связи с другими произведениями. Как-то один писатель лет эдак 60 сказал мне: вот ты парень начитанный, а пишешь прозу, почему бы тебе критические статьи не писать? И добавил, что то же самое он сказал Кямалу Абдулле. Выходит, прозаику не обязательно быть знающим? Непонятно.
И сегодня господствует точка зрения, что писателю надлежит писать о себе, о своей жизни, а для этого большой учености не требуется. Я же считаю, что, даже описывая свою жизнь, следует обращаться к другим произведениям, ибо порой очень полезно бывает взглянуть на себя со стороны. И потом, если мы, читая книги, изучаем и усваиваем чужой опыт, то что в этом плохого? В прошлом году мы с Мирмехти Агаоглу ездили в Дербент. В гостиничном ресторане, куда мы зашли закусить, к нам присоединился один из местных. Узнав, что мы литераторы, сказал: а знаете, какой великий поэт Сулейман Стальский? Величие его в том, что он не умел писать и читать…
- У нас такое же мнение высказывают об ашыге Алескере./b>
- Это виднее моему приятелю Шерифу Агаяру. Насколько же мне известно, ашыг Алескер был грамотен. Как бы там ни было, возносить неграмотность писателя в ранг дара божьего - позор. Кант сказал: «Нет никакой разницы между ста талерами в кармане и ста талерами в мыслях, потому что и те, и другие существуют». И прочитанное в книгах, и виденное в жизни - знание, которое обогащает нас. Мы многое черпаем из своих забот и проблем, и забот друзей и знакомых, но не меньше - из душевных страданий Раскольникова и из трагедии Мартина Идена. Ни пережитое, ни прочитанное не может считаться чужим, посторонним нашему духу.
- В конце вашего романа «Мустафа» герой возвращается в родное село, и этот момент многие ассоциируют с «возвращением в деревню» у литературного поколения «шестидесятников». Думал ли ты об этом во время работы над романом?
- Я всю жизнь прожил в городе и меня с сельской жизнью ничто не связывает. Когда попадаются деревенские диалектизмы, я часто звоню друзьям-писателям, чтобы узнать смысл. Что касается возвращения в село в романе «Мустафа», то это своего рода руссоизм - Мустафа этим шагом подвел итог своей общественной деятельности. Я изобразил сельскую жизнь отнюдь не в розовых красках.
- Уйдя из газеты «Азадлыг», вы отошли от политической публицистики, но в романе «Мустафа» политические мотивы присутствуют.
- В то время я находился среди активистов и был очевидцем событий. Мне очень нравится высказывание Исы Гусейнова о том, что первое условие написания толковой вещи - писать о том, в чем разбираешься, а второе - уметь обобщать. Я постарался писать о том, в чем смыслю.
- На днях я прочел ваш рассказ «Кафка». Ваш слог стал менее поэтичным, чем в рассказах, которые прежде публиковались в журнале «Alatoran». Что это - творческая эволюция или вы преднамеренно так пишете?
- Стихи - это вулкан в душе человека, который может извергнуться за год, а может изливать свою лаву по капельке годами. Видимо, в моем случае процесс пошел быстро, и теперь я пишу больше трезвым умом. Возможно, это от изменения мировосприятия - с возрастом человек тянется к рассудку, а не к эмоциям. И мир теперь холоднее, чем прежде.
- Ваши эссе и романы невелики по объему. Насколько я понимаю, это связано со стремлением и умением высказываться кратко. Такой лаконизм мы видим в творчестве Альбера Камю. Как у вас возникает тяга к словесности?
- В романе «Дон Кихот» художника спрашивают, что он изображает. Тот отвечает - неважно, было бы что. Так работать нельзя. Не следует, взяв точку отсчета, писать вслепую и тянуть резину, не зная, куда движешься. Лично я, садясь за письменный стол, знаю, о чем буду писать, и меня занимает больше структура повествования. Если в голове возникла фраза, то я и пишу одну фразу, не размазывая ее на весь последующий текст. Ницше заметил, что те, кто пишет своей кровью, хотят, чтобы их зубрили, а не читали. Вообще, афоризмы Ницше своим лаконизмом и энергетикой производят неизгладимое впечатление. Хочу сказать, что писать следует коротко и ясно, без прикрас, тем более что в наше время у читателя не хватает терпения читать пространные вещи.
- Варгас Льоса, придя в Оксфордский университет, был о Фолкнере не очень позитивного мнения, но когда вновь познакомился с его жизнью и творчеством, изменил свою точку зрения. Есть ли писатель, о котором вы в глубине души считаете, что придерживаетесь ошибочного мнения, и время от времени испытываете некие ассоциации, с ним связанные?
- Не скажу, что ошибочного мнения, но вот о Кафке размышляю всегда. Еще студентом читал его произведения, и у меня возникало впечатление, что в них содержится некое послание для меня, но не понимаю, что именно. Позже, прочитав «Искусство романа» Милана Кундеры, я заново открыл для себя Кафку. Последнего перечитываю постоянно, все время открывая в его вещах нечто новое. Иногда писатели говорят: такой-то - не мой писатель. Я полагаю, что всех значительных писателей следует читать и постараться понять. Не можешь понять сам - постарайся понять через написанное о нем. Речь о гигантах, входящих в основной пантеон. До меня не доходит, когда один писатель не понимает другого. Не понял - значит, не прочел его. Как сказано в знаменитом изречении: человек враг того, о чем не знает. У азербайджанских писателей есть проблема непонимания чего-то, но есть и такие, которые чрезмерно увлекаются творчеством того или иного писателя. Я знаю писателей, которые сами толком ничего не написали, но могут часами говорить о Кафке, Фолкнере, Маркесе, которых возвели для себя в некое божество. А обожествление - враг литературы. Для меня в азербайджанской литературе Джафару Джаббарлы принадлежит не менее значимое место, нежели Гусейну Джавиду. В американской литературе Селинджер не менее значим, нежели Фолкнер, в турецкой - Яшар Кемаль не менее, чем Орхан Памук.
- Отставая от своей эпохи, литература оказывается неспособной передавать послания в другие эпохи. Что в этом контексте для вас есть подлинное новаторство - в собственном творчестве или в плане мировой литературы?
- Для писателя новаторство состоит в том, чтобы держать руку на пульсе времени. Ты должен знать, куда движется мир в политическом, социальном, литературном плане. Гегель считал литературу относительно простой формой мировосприятия, по его мнению, существуют и высшие формы. Некоторые философы с этим не согласны. Я придерживаюсь второй точки зрения. Искусство - это самосознание, миропонимание. Человек, не осознающий мировых дел, далекий от современности, не может создавать большую литературу. Современные люди более прагматичны и довольствуются малым, а это связано с безыдейностью. Нынешняя революционность отличается от предыдущей - тех, кто родился в 60-70-е годы и выходил на улицы в 90-е. Нынче люди рациональны, больше думают о себе, и идеализм оказался в дефиците. Так происходит во всем мире, так обстоит и у нас. Поколение Че Гевары кануло в Лету, взамен пришли люди, носящие накрахмаленные рубашки. Люди думают о личном благополучии и больше не увлекаются высокими материями. В наше время и читатели стали интеллектуальнее, более взыскательны, они знакомы с зарубежной литературой, и на нас, писателей, ложится ответственность за создание произведений, которые привлекут их. А это задача не из легких, если вспомнить, что наши современники могут через социальные сети Интернета знакомиться с личной жизнью тысяч людей - кому в таких условиях интересен жизненный опыт того или иного писателя? В романе Оскара Уайлда «Портрет Дориана Грея» художника просят показать свои работы, но он отказывается, сказав: я переношу на табло свои чувства, но делиться ими не хочу. Тогда, в XIX веке, этот вопрос в английской литературе получил свое решение, но сегодня некоторые наши писатели воображают, что их личная жизнь интересна всем и каждому. По-моему, нынешнее новаторство - пускать в ход воображение, не увлекаясь чрезмерно материалом личной жизни. Твои переживания никому не интересны.
- Ваш новый роман называется «Кнут судьбы». Покойный ныне писатель Мехти Баязид как-то сказал, что написал вещь под таким заглавием, но после его смерти этот роман не найден. В романе Юсифа Самедоглу «День казни» есть написанный героем роман с тем же названием - «День казни», но о нем речь не идет. Давайте поговорим об этой параллели.
- Я написал о писателе, не написавшем этот роман. На основе других соображений назвал героя Мехти, который по мере развития сюжета превратился в Мехти Баязида. В сюжете писатель в состоянии экстаза пишет роман, но потом начисто забывает о своем творении. Тот роман тоже называется «Кнут судьбы». Это название романа, который Мехти Баязид хотел написать, но так и не написал…
- В чем вы видите причину отсутствия в нынешних произведениях ярких образов?
- Вопрос интересный, вполне может стать темой исследования. Больше всего мне нравится в литературе последних лет своей живостью образ Семендера в романе Шерифа Агаяра «Разбойник». Мир становится сложнее, не все зависит от одного человека, и уже никто не поверит в то, что какой-то человек может спасти мир. Со временем человек мельчает. Как ни парадоксально, но технические изобретения становятся продолжением частей нашего тела: автомобиль - ног, телефон - голосовых связок, ручка - руки. По мере развития техники физические возможности человека снижаются. Он предстает слабее в обществе, да и в литературе тоже. Словом, человек слабеет и физически, и духовно…
Фарид ГУСЕЙН