Баку 25°C
Юлий Гусман: «Баку никогда не переставал быть моей родиной»
Художественный руководитель Российской Академии киноискусства - «Ника», кинорежиссер Юлий Гусман на радиостанции «Эхо Москвы» в передаче «Разбор полетов» с теплотой вспоминал о родном городе Баку.
При советской власти были очень красивые и правильно выбранные векторы. Называйте их пропагандой, называйте их лозунгами, называйте даже лживыми целями. Ну на самом деле: человек человеку друг, товарищ и брат; раньше думай о родине, а потом о себе. Дружба народов, бесплатное здравоохранение, бесплатное медицинское обслуживание, все имеют право отдыхать летом в лагерях, все заслуживают пенсионный возраст, выйдя на пенсию, страна своих стариков не забывает.
Но я много раз говорил, что в городе Баку, где я жил, дружба народов, вот как я ее видел в быту – я не знаю, как там в подземных лабиринтах мозгов что складывалось – мы действительно были абсолютно город больше миллиона человек, где жили представители множества национальностей – азербайджанцы, русские, украинцы, армяне, лезгины, грузины, евреи – ну, огромное… Потрясающе. Моя няня была украинка, и моего брата она воспитала, и я говорил (пытался говорить) на трех языках – на русском, азербайджанском и украинском. Потому что я не говорил, иногда с ужасом думаю, не чисто по-украински. Ну, вот такая, я не знал даже, кто ребята в нашем классе, какой они национальности.
А какой город был! Сейчас город Баку прекрасен. Вот если будет у вас возможность – просто туристическая поездка на 3 дня, вот поезжайте – это просто сделали такой Дубай, но с душой, такой, почти. Но никакого не было Дубая тогда. Было два больших дома, один назывался Монолит. А один дом назывался Бешмертебе – «пятиэтажка». Это был невысокий город. Какой-то Марсель, Одесса – они все примерно одинаковые города.
Я уже говорил, что мы все жили очень бедно в сегодняшнем понимании – биде, джакузи, у каждого родственника, знакомого по двору. Я имею в виду не наш двор, а по двору, как большой двор. Но я вам скажу, что вот у меня был папа профессор, самый крупный терапевт-кардиолог в Закавказье, и мама - профессор проектного института, выдающийся ученый-лингвист, автор всех учебников английского языка для обучения в азербайджанской школе, то есть, билингвистов обучать. И мы всю жизнь, то есть они всю жизнь и мы вместе с братом, пока не стали взрослыми, жили в коммунальной квартире в доме трехэтажном 1899 года постройки, где все так называемые услуги были вынесены из квартиры, то есть на площадке.
С 20 августа до 20 сентября, примерно так, это желтый инжир, это море… Я никогда до сих пор не могу найти море – я вот клянусь – чтобы был упругий песок и он так же упруго входит… понимаешь, нет этих намывов, переходит… прекрасное море в Прибалтике, но холодное дико. Замечательное море в Анапе, но мелкое такое, что идешь час, потом все еще чуть выше колен … И вы можете сказать: а почему ты сейчас говоришь об этом? Потому что все мое представление о стране, о жизни, о семье – все оттуда. И у меня, и у моего брата такое же.
Баку никогда не переставал быть моей родиной. Азербайджан… потому что там 200 лет моих предков, понимаете? С 1830 года моя прапрапрапрабабушка. Но все – мама, папа – все там остались в земле азербайджанской.
Папа был врач, я пошел в медицинский институт. Я старший брат. Миша пошел на филфак, мой младший брат, а я пошел в медицинский институт. Там было так смешно… мои мама и папа были кристально чистые люди, но это сейчас трудно себе представить, но в то время…
В этом поколении было множество невероятно замечательных, не только талантливых, но и порядочных невероятно людей. И поэтому мы жили, собственно говоря, в старой квартире, когда мама говорила: Мона (она называла его Мона, он был Соломон), ты же играешь с ними в нарды, ты лечишь всех начальников – попроси у них новую квартиру. Он отвечал: Лока, нет, я не могу так, они знают все сами – придут и сами все дадут. Но это цитата из Булгакова переиначенная – ничего не дало, так и он, и мама ушли из жизни в этой коммунальной квартире, которая, когда-то маленькая комнатенка добавилась к трем нашим небольшим.
Но что было у них замечательно, они так любили, уважали и гордились своей работой, своей нужностью людям, и люди так до сих пор в Баку все их помнят. Ну, уже то поколение. И там на стене дома сейчас на улице Алиовсада Гулиева, была Петра Монтина, а до этого была Азиатская, висит памятная доска мамы, папы. Но что интересно, что поразительно, какие были вокруг люди. Вот мой папа ни разу не был за границей, кроме пяти дней в Болгарии, и был счастлив. А мама, которая была профессор английского языка, не видала никогда живых носителей языка. Они учили, как финикийцы, как иврит, представляете такие схемы…
И вот, когда я пошел в медицинский институт, я совершенно не мог учиться в медицинском институте. Все же настоящие врачи обожают кровь, пот и слезы — blood, toil and tears. Они могут резать…
На втором курсе мы стали ассистировать хирургам, помогать на операциях. Ну, держать там что-то. Все стремились на эти ночные дежурства, я чуть в обморок не падал, стыдно признаться …
но я не могу, меня захлестывает поток эмоций, потому что вы говорите… никакого блата. Мой папа, когда я поступал в мединститут, мне сказал таким скучным кислым голосом: я уезжаю в Кисловодск, чтобы даже не быть в городе. Поступай сам как хочешь.
Там были у меня два друга… они сейчас выдающиеся американские врачи, они учили, а я их слушал и тоже что-то запоминал. Мы сдали экзамены, а потом зачисление. Много людей сдало на 4 и 5 и на 5, 5, 5. И сидел ректор, проректор, и еще пара профессоров самых известных, и туда заходили трясущиеся, их гоняли там, мучили, и те выходили мокрые потные в зал зачисления. Я пришел, тоже хорошего мало, умираю от страха как и все, все выходят, кто говорит: все в порядке, кто говорит: ужас, кошмар – как в кино про школу.
Я захожу, сидят эти боги – академик Айвазов, академик Мамедов. Сидят эти боги – фамилия, дорогой? Я говорю: Гусман Юлий. И я слышу, как председатель, ректор тихо говорит соседу: это сын Соломона Моисеевича. Они заулыбались, и он мне говорит: иди, мальчик, иди, сынок, учись. Это было зачисление. То есть, никто не звонил, но вот эта репутация работала. И до сих пор работает.
На 4 курсе я понял, что вообще я хочу заниматься самодеятельностью — я и занимался, общественной работой — я и занимался. Не хочу я быть врачом. Ну, как папа? Знаете, я выбрал, пошел в психиатрию, написал диссертацию «Клинико-психологические корреляции при церебральном атеросклерозе». Не мог смотреть на этих больных, не было никаких лекарств, условия чудовищные. Тогда плохо было, и вообще ничего не было. Когда мой папа в огромной клинике, до 2 часов дня он лечил всех нефтяников района Сабунчи в огромной клинике – 6 этажей, а после 2-х – в 4-м Главном управлении Минздрава, это лечил всех начальников. И вот когда он туда входил, к нему бежала нянечка с пробирочкой и говорила: Соломон Моисеевич, у больного Ахмедова моча пошла! И папа был так счастлив!
Это был настоящий врач. И когда он получил первый эхокардиограф, какой-то примитивный, праздник был во всей клинике. А я подумал: пойду я в психологию или в психиатрию, я увлекался, мы там ставили опыты по телекинезу, все эти экстрасенсы, вся эта телепатия…
…В 65-м году все играли в КВН, в 67-68-м мы уже были сборная города, начали выступать, ничего не проиграли. До 70-го года выступали, и дальше история вам известна, потому что каждый честный человек знает историю. К сожалению, никто не знает мои фильмы – не помнит, или спектакли, а КВН – как бы сейчас это…
Мы стали невероятно популярными мгновенно. Представить сегодня, в век записанного телевидения, невозможно, потому что это все был прямой эфир, 3-4 часа. Мы так или иначе то ли выступали, то ли приветствовали, то ли что-то вручали, но мы каждый месяц по 3 часа торчали на экранах страны.
А там еще был один случай смешной и грустный. Мой папа был счастлив, делал доклад на Конгрессе терапевтов в Москве. Это такая честь – провинциальный профессор выступает. И там сидели все эти великие академики – папины учителя. И в числе их был академик Кассиль. Кстати, он брат этого писателя Льва Кассиля. И в перерыве подошли к папе и сказали: Соломон Моисеевич, вас хочет видеть академик Кассиль. И папа гордо (а он доклад делал) пошел к нему. И академик спрашивает: Соломон Моисеевич, Юлий Гусман не ваш сын?
…А потом КВН, все-таки тоже очень часто спрашивают у меня, вот столько лет, зачем? Я должен сказать, что я так предан этому молодежному действу, и мне так хочется, чтобы видели не только удачную или неудачную игру, удачную или неудачную команду, веселую или невеселую программу, а это замечательное дело…
Портал «Москва-Баку»
При советской власти были очень красивые и правильно выбранные векторы. Называйте их пропагандой, называйте их лозунгами, называйте даже лживыми целями. Ну на самом деле: человек человеку друг, товарищ и брат; раньше думай о родине, а потом о себе. Дружба народов, бесплатное здравоохранение, бесплатное медицинское обслуживание, все имеют право отдыхать летом в лагерях, все заслуживают пенсионный возраст, выйдя на пенсию, страна своих стариков не забывает.
Но я много раз говорил, что в городе Баку, где я жил, дружба народов, вот как я ее видел в быту – я не знаю, как там в подземных лабиринтах мозгов что складывалось – мы действительно были абсолютно город больше миллиона человек, где жили представители множества национальностей – азербайджанцы, русские, украинцы, армяне, лезгины, грузины, евреи – ну, огромное… Потрясающе. Моя няня была украинка, и моего брата она воспитала, и я говорил (пытался говорить) на трех языках – на русском, азербайджанском и украинском. Потому что я не говорил, иногда с ужасом думаю, не чисто по-украински. Ну, вот такая, я не знал даже, кто ребята в нашем классе, какой они национальности.
А какой город был! Сейчас город Баку прекрасен. Вот если будет у вас возможность – просто туристическая поездка на 3 дня, вот поезжайте – это просто сделали такой Дубай, но с душой, такой, почти. Но никакого не было Дубая тогда. Было два больших дома, один назывался Монолит. А один дом назывался Бешмертебе – «пятиэтажка». Это был невысокий город. Какой-то Марсель, Одесса – они все примерно одинаковые города.
Я уже говорил, что мы все жили очень бедно в сегодняшнем понимании – биде, джакузи, у каждого родственника, знакомого по двору. Я имею в виду не наш двор, а по двору, как большой двор. Но я вам скажу, что вот у меня был папа профессор, самый крупный терапевт-кардиолог в Закавказье, и мама - профессор проектного института, выдающийся ученый-лингвист, автор всех учебников английского языка для обучения в азербайджанской школе, то есть, билингвистов обучать. И мы всю жизнь, то есть они всю жизнь и мы вместе с братом, пока не стали взрослыми, жили в коммунальной квартире в доме трехэтажном 1899 года постройки, где все так называемые услуги были вынесены из квартиры, то есть на площадке.
С 20 августа до 20 сентября, примерно так, это желтый инжир, это море… Я никогда до сих пор не могу найти море – я вот клянусь – чтобы был упругий песок и он так же упруго входит… понимаешь, нет этих намывов, переходит… прекрасное море в Прибалтике, но холодное дико. Замечательное море в Анапе, но мелкое такое, что идешь час, потом все еще чуть выше колен … И вы можете сказать: а почему ты сейчас говоришь об этом? Потому что все мое представление о стране, о жизни, о семье – все оттуда. И у меня, и у моего брата такое же.
Баку никогда не переставал быть моей родиной. Азербайджан… потому что там 200 лет моих предков, понимаете? С 1830 года моя прапрапрапрабабушка. Но все – мама, папа – все там остались в земле азербайджанской.
Папа был врач, я пошел в медицинский институт. Я старший брат. Миша пошел на филфак, мой младший брат, а я пошел в медицинский институт. Там было так смешно… мои мама и папа были кристально чистые люди, но это сейчас трудно себе представить, но в то время…
В этом поколении было множество невероятно замечательных, не только талантливых, но и порядочных невероятно людей. И поэтому мы жили, собственно говоря, в старой квартире, когда мама говорила: Мона (она называла его Мона, он был Соломон), ты же играешь с ними в нарды, ты лечишь всех начальников – попроси у них новую квартиру. Он отвечал: Лока, нет, я не могу так, они знают все сами – придут и сами все дадут. Но это цитата из Булгакова переиначенная – ничего не дало, так и он, и мама ушли из жизни в этой коммунальной квартире, которая, когда-то маленькая комнатенка добавилась к трем нашим небольшим.
Но что было у них замечательно, они так любили, уважали и гордились своей работой, своей нужностью людям, и люди так до сих пор в Баку все их помнят. Ну, уже то поколение. И там на стене дома сейчас на улице Алиовсада Гулиева, была Петра Монтина, а до этого была Азиатская, висит памятная доска мамы, папы. Но что интересно, что поразительно, какие были вокруг люди. Вот мой папа ни разу не был за границей, кроме пяти дней в Болгарии, и был счастлив. А мама, которая была профессор английского языка, не видала никогда живых носителей языка. Они учили, как финикийцы, как иврит, представляете такие схемы…
И вот, когда я пошел в медицинский институт, я совершенно не мог учиться в медицинском институте. Все же настоящие врачи обожают кровь, пот и слезы — blood, toil and tears. Они могут резать…
На втором курсе мы стали ассистировать хирургам, помогать на операциях. Ну, держать там что-то. Все стремились на эти ночные дежурства, я чуть в обморок не падал, стыдно признаться …
но я не могу, меня захлестывает поток эмоций, потому что вы говорите… никакого блата. Мой папа, когда я поступал в мединститут, мне сказал таким скучным кислым голосом: я уезжаю в Кисловодск, чтобы даже не быть в городе. Поступай сам как хочешь.
Там были у меня два друга… они сейчас выдающиеся американские врачи, они учили, а я их слушал и тоже что-то запоминал. Мы сдали экзамены, а потом зачисление. Много людей сдало на 4 и 5 и на 5, 5, 5. И сидел ректор, проректор, и еще пара профессоров самых известных, и туда заходили трясущиеся, их гоняли там, мучили, и те выходили мокрые потные в зал зачисления. Я пришел, тоже хорошего мало, умираю от страха как и все, все выходят, кто говорит: все в порядке, кто говорит: ужас, кошмар – как в кино про школу.
Я захожу, сидят эти боги – академик Айвазов, академик Мамедов. Сидят эти боги – фамилия, дорогой? Я говорю: Гусман Юлий. И я слышу, как председатель, ректор тихо говорит соседу: это сын Соломона Моисеевича. Они заулыбались, и он мне говорит: иди, мальчик, иди, сынок, учись. Это было зачисление. То есть, никто не звонил, но вот эта репутация работала. И до сих пор работает.
На 4 курсе я понял, что вообще я хочу заниматься самодеятельностью — я и занимался, общественной работой — я и занимался. Не хочу я быть врачом. Ну, как папа? Знаете, я выбрал, пошел в психиатрию, написал диссертацию «Клинико-психологические корреляции при церебральном атеросклерозе». Не мог смотреть на этих больных, не было никаких лекарств, условия чудовищные. Тогда плохо было, и вообще ничего не было. Когда мой папа в огромной клинике, до 2 часов дня он лечил всех нефтяников района Сабунчи в огромной клинике – 6 этажей, а после 2-х – в 4-м Главном управлении Минздрава, это лечил всех начальников. И вот когда он туда входил, к нему бежала нянечка с пробирочкой и говорила: Соломон Моисеевич, у больного Ахмедова моча пошла! И папа был так счастлив!
Это был настоящий врач. И когда он получил первый эхокардиограф, какой-то примитивный, праздник был во всей клинике. А я подумал: пойду я в психологию или в психиатрию, я увлекался, мы там ставили опыты по телекинезу, все эти экстрасенсы, вся эта телепатия…
…В 65-м году все играли в КВН, в 67-68-м мы уже были сборная города, начали выступать, ничего не проиграли. До 70-го года выступали, и дальше история вам известна, потому что каждый честный человек знает историю. К сожалению, никто не знает мои фильмы – не помнит, или спектакли, а КВН – как бы сейчас это…
Мы стали невероятно популярными мгновенно. Представить сегодня, в век записанного телевидения, невозможно, потому что это все был прямой эфир, 3-4 часа. Мы так или иначе то ли выступали, то ли приветствовали, то ли что-то вручали, но мы каждый месяц по 3 часа торчали на экранах страны.
А там еще был один случай смешной и грустный. Мой папа был счастлив, делал доклад на Конгрессе терапевтов в Москве. Это такая честь – провинциальный профессор выступает. И там сидели все эти великие академики – папины учителя. И в числе их был академик Кассиль. Кстати, он брат этого писателя Льва Кассиля. И в перерыве подошли к папе и сказали: Соломон Моисеевич, вас хочет видеть академик Кассиль. И папа гордо (а он доклад делал) пошел к нему. И академик спрашивает: Соломон Моисеевич, Юлий Гусман не ваш сын?
…А потом КВН, все-таки тоже очень часто спрашивают у меня, вот столько лет, зачем? Я должен сказать, что я так предан этому молодежному действу, и мне так хочется, чтобы видели не только удачную или неудачную игру, удачную или неудачную команду, веселую или невеселую программу, а это замечательное дело…
Портал «Москва-Баку»
