• пятница, 29 Марта, 03:02
  • Baku Баку 7°C

О Париже, Лувре и Саттаре Бахлулзаде

16 апреля 2016 | 16:57
О Париже, Лувре и Саттаре Бахлулзаде
ИСКУССТВО
Есть здания, творения архитектурной и инженерной мысли, которые со временем приобретают символическое значение, начинают восприниматься как своего рода визитная карточка города, в котором воздвигнуты. Немало таких сооружений в Париже - Собор Парижской богоматери, Триумфальная арка, Эйфелева башня, Лувр… Нарицательный смысл издавна приобрели и старинные районы - Монпарнас, Монмартр, Гран-Пале…
Нередко бывает, что этот легендарный город не сохраняется в полной мере в памяти посетивших его, она удерживает только зрительные образы таких исторических зданий и уголков Парижа, ассоциирующихся с различными историческими событиями и личностями. Так, скажем, при упоминании Триумфальной арки невольно приходят на память Наполеон и Ремарк; Собора Парижской богоматери - Гюго и его знаменитый роман; Монмартра, Монпарнаса, Пале-Рояля - выдающиеся художники Ренуар, Сезанн, Дега, Сислей, Тулуз-Лотрек, Гоген, Ван Гог, которых постигла драматическая судьба, а также Матисс, Модильяни, Пикассо, Леже, Писарро…
Я же всякий раз, бывая в Париже и прогуливаясь по его историческим местам, посещая Лувр и с восхищением всматриваясь в собранные здесь шедевры искусства, вспоминаю выдающегося нашего соотечественника, замечательного азербайджанского художника Саттара Бахлулзаде. Иногда думаю, что причина этого, возможно, состоит в разительном сходстве творческой судьбы Саттара с судьбами перечисленных корифеев. А может быть, ничего подобного, дело просто в моем собственном близком знакомстве с Саттаром и его творчеством, в симпатии к нему как человеку и художнику… Безусловно, обе эти причины, так сказать, имеют место быть, но тот факт, что во время посещения Лувра я каждый раз невольно вспоминаю Саттара Бахлулзаде, подразумевает совершенно другую причину. Дело в том, что во время знакомства с Саттаром в 1969 году в мастерской другого замечательного мастера кисти - Тогрула Нариманбекова, располагавшейся напротив филармонии в Баку, между нами состоялся довольно неприятный разговор о Лувре.
До того дня я не был знаком ни с самим Саттаром, ни с его творчеством. Не знал я толком и Тогрула, с которым мы встречались всего несколько раз. Тогда я учился в Азгосуниверситете на факультете журналистики и одновременно сотрудничал с газетой «Адабият ве инджесенет». Как-то заведующий отделом изобразительного искусства редакции Исраил Мустафаев поручил мне встретиться с Тогрулом Нариманбековым и сделать материал о его творчестве. Я с большим трудом разыскал художника, несколько раз побывал в его мастерской, но побеседовать по-настоящему не удавалось, поскольку мастерская постоянно была полна гостей. В очередной из таких приходов я повстречал здесь Саттара. Помню, больше всего мое внимание привлекли его необычайно прекрасные глаза, а еще - длинные узкие пальцы и густые, жесткие, иногда падающие на уши и глаза волосы. С такой внешностью он напоминал мне классиков мировой живописи, о которых приходилось читать в книгах.
Тогрул представил мне Саттара в несколько выспренней форме:
- Саттар Бахлулзаде - один из ведущих наших художников. Его пейзажные работы и применяемые в них краски - нечто из ряда вон выходящее. Он - художник, сформировавший свою школу, сказавший в искусстве свое слово. И грядущее поколение, и нынешние молодые художники многому еще будут у него учиться. Это настоящий гений, и о нем еще будут писать…
К тому времени я прочел много книг о классиках французской живописи, а также объемистую работу видного русского писателя Ильи Эренбурга о французском импрессионизме, множество статей о шедеврах, экспонирующихся в Лувре. Дело дошло до того, что именно Лувр стал для меня главным критерием при оценке творчества того или иного художника. Великими я признавал только тех художников, у которых хотя бы пара произведений входит в экспозицию парижского храма искусства.
После этой короткой, но торжественной речи Тогрула Нариманбекова я, видимо, под впечатлением брякнул:
- Саттар муаллим, а сколько ваших работ в Лувре?
Услышав этот нелепый вопрос, оба разом уставились на меня. Я почувствовал, что Тогрулу Нариманбекову стало неловко за меня, а Саттар Бахлулзаде решил, что этим вопросом я решил пошутить над ним, поэтому смотрел на меня с явной злостью:
- Послушай, молодой человек, ты издеваешься надо мной? Клянусь Богом, я так поиздеваюсь над тобой, что своих забудешь!..
Но я не терял самообладания, зная, что на самом деле ничего подобного мне в голову не приходило. Тем не менее, меня прошиб пот, и Тогрул, заметив это, хотел было сгладить неловкость:
- В мировом искусстве было немало гениев, и они в свое время получили высокую оценку, но ни одно их произведение в Лувр не попало. Такой несправедливости, такого безразличия история знает предостаточно, так продолжается и сейчас…
Но Саттар и не думал успокаиваться:
- Послушайте, нам вот тут под носом, в Баку, в Москве, не дают толком персональную выставку провести, Третьяковская галерея неохотно берет наши работы, а вы о Лувре мечтаете. Сначала наладим кое-как дела у себя, а там пусть история разбирается. Так было во все времена - художники во всем мире при жизни терпели нужду и лишения, страдали от несправедливости, и многие при жизни так и не дождались заслуженной славы…
Тогда, чтобы прекратить этот неприятный разговор, Тогрул прибег к другой уловке: откуда-то достал очищенные орехи и миндаль, поставил на стол бутылку шампанского, осторожно вскрыл ее и наполнил три стакана, после чего особым, мягким тоном пригласил нас за стол. Мы выпили по одному-два стакана и несколько захмелели, очень быстро позабыв об этом неприятном случае.
Прошло немало времени, моя статья о Тогруле Нариманбекове вышла в газете «Адабият ве инджесенет». Стояла весна 1970-го. Мы с моим приятелем и товарищем по учебе в университете Нусретом Кесеменли договорились встретиться в чайхане «Мехмери» у Зульфи, что в сквере филармонии, у самой крепостной стены. Я пришел намного раньше условленного часа и, не увидев в чайхане Нусрета, хотел было уйти, когда позади кто-то окликнул меня. Оглянувшись, я увидел за дальним столиком у стены Саттара Бахлулзаде и Видади Мамедова, моего коллегу-журналиста, известного по литературным произведениям «На вокзале» и «Пересекающиеся углы», а также публицистической работе о маэстро Ниязи. Видади, как всегда, стал шутить:
- Эй, ты куда, мы тут с утра тебя ждем, заплатил бы за чай...
Увидев Саттара Бахлулзаде, я вспомнил о разговоре несколько месяцев назад в мастерской у Тогрула Нариманбекова и стушевался. Он заметил это и произнес дружеским тоном:
- Дружище, не слушай Видади, мы можем и за чай расплатиться, и гостя угостить. Так что спокойно пей свой чай.
Видади с моих слов уже знал о том неприятном разговоре между нами. Кроме того, хорошо зная Видади и его характер, я заранее ожидал от него какого-нибудь розыгрыша. Так и произошло. Наполняя мой стакан, Видади достал из кармана смятый клочок бумаги, заглянул в него и обратился ко мне:
- Вот ты сильно интересуешься зарубежными художниками. Кто такой Франсуа Милле?
Вместо меня ответил Саттар:
- Если не ошибаюсь, был такой французский художник. О его творчестве я знаю мало.
Видади опять обратился ко мне, плутовато улыбаясь:
- Я знаю, что ты осведомлен о его творчестве больше. Может, расскажешь нам пару фактов, хотим написать что-нибудь.
- Как сказал Саттар муаллим, Милле - видный французский художник. Первый период его творчества проходил очень трудно, в поисках путей избавления от трудностей, зарабатывания денег и достижения известности. Наконец, он с двумя друзьями, тоже художниками, пришел к решению, что для того чтобы стать знаменитыми и богатыми, один из троих должен якобы умереть, а его друзья поместят в одной из провинциальных газет пространную статью-некролог о том, что «покойный» - великий художник, но не снискал широкой известности, хотя картины его представляют величайшую ценность. Идея была хоть и рискованная, но интересная, и оставалось только выяснить, кто должен сыграть роль покойника. Милле предложил бросить жребий. По иронии судьбы, жребий выпал на самого автора идеи. Согласно условиям, «умерший» в течение года должен был безвылазно сидеть дома и заниматься исключительно созданием живописных полотен, в то время как двое других будут сбывать их на рынке. Все так и произошло.
Спустя некоторое время в печати появились статьи известных искусствоведов о Франсуа Милле и его живописных табло, о том, что его постигла трагическая судьба, но он создал подлинные шедевры. Под влиянием этих публикаций картины Милле стали цениться все больше, и в результате трое друзей выкарабкались из нужды, а сам Милле вошел в историю мирового изобразительного искусства.
Когда я закончил свой рассказ, Саттар Бахлулзаде и Видади, слушавшие с видимым интересом, переглянулись. Видади, как бы вспомнив что-то, спросил:
- А интересно, есть ли у него картины, попавшие в Лувр?
На этот вопрос первым отреагировал Саттар:
- Опять Лувр? Сдался вам этот Лувр! Слушайте, забудьте вы о Лувре. Нам на родине не дают открыть выставку, а вы все о Лувре. Кто вас туда пустит?..
Саттар был сильно раздосадован, а Видади и меня разбирал смех. Впрочем, Саттар понимал толк в шутке и быстро успокоился, оценив по достоинству тонко выстроенную Видади игру. Он заметил:
- Ах, Видади, вот ты какой! Хочешь опять столкнуть нас лбами? Не выйдет.
В этот момент подошел Нусрет. Он был в нашей компании новым человеком, поэтому разговор плавно перетек в новое русло.
Продолжение следует
Мохбаддин САМЕД
banner

Советуем почитать