В пульсе межмирья

ЛИТЕРАТУРА
Натаван Фаиг первой из писателей отозвалась в СМИ на весть о кончине народного поэта Азербайджана Вагифа Самедоглу. И сделала это как остро чувствующая такую боль духовно одаренная личность. Как человек, вообще живущий в раздумьях о мироздании, а в те дни работавший над книгой о нем как литератор особо тонкой породы. Такой, кто в ушедшем видел и ценил «иначество», то, что он не такой, как все…
Свой многострадальный труд, стоивший надрывной душевной боли, внутренней отдачи и умения восхищаться подобной крайне редкой неодинаковостью человека, Натаван так и начала:
«Вагиф Самедоглу… Вольнодумец всех времен, во всяком случае, мне известных, тех, кто в пределах моей биографии, - начинает автор, - как-то уж сразу честно обозначив, что именно это превыше всего ценит в герое и в людях вообще - этакий «расширитель сознания. Не просто народный поэт, а всецелая противоположность, такой себе антистереотип. Вулкан, который не смертоносен, а как раз наоборот…».
Для автора КНИГИ - это, как говорится, очень ответственное заявление. Что греха таить - после такого представления не скажешь о герое общими казенными фразами - о том, где он родился, где учился, служил… Не хватит умозрительного, самонадеянного, самоуверенного и высокомерного перечисления черт характера, поступков, знаков отличия и даже пространного списка опубликованных произведений. Тем более что Натаван - а это ее кредо, ее метод и манера, стиль и талант - в своем опусе прежде всего прислушивается к пульсу того пограничного между мирами состояния, который определяет особость в нем и в ее собственном выборе. В выборе того, из чего будет состоять версия ее, всегда философского и искренне опоэтизированного жизнеописания. Когда даже будничная подробность - при том, что Натаван не может, а по сути - не желает писать скупо и до обидного коротко. Что она, будучи озаренной внутренним светом ума и сердца, самобытна и неповторима для всех остальных.
Корявым диссонансом, хотя по-деловому правильным, ныне воспринимается подсказанное памятью патриотическое стихотворение «Родина» одного из модных советских поэтов - но почему-то верится, что к месту оно властно просится здесь в мою строку. Хотя бы потому, что понятно и просто объясняет, чем стали для Вагифа и Натаван их встреча и их диалог на пороге рубежа, окончательно разделившего для него мир надвое…
Конечно же, не случайно рядом с угасающим поэтом появился добрый ангел из детства и юности - этот обаятельный коллега, мысли о котором давно у него связаны с чувством восхищения ее талантом, в звездном будущем которого никто не сомневался и тогда. Солнышко, рядом с которым всегда улетучивались сомнения, приходил ясный и достойный ответ на вопросы, почему-то в унисон терзавшие души их, таких разных и многим объединенных еще студенческим статусом людей.
Не очень уж удивившись предложению Анара написать книгу об уже тяжело больном Вагифе Самедоглу (наш уважаемый маститый писатель знает, как в этом выборе достойного автора много от логики), Натаван с каким-то щемящим любопытством устремилась вспять. В годы, когда почти все у них, как и самобытная, на редкость «одаренная» генетика, было общим и одинаковым: захватывавшая безудержностью возможностей профессия пианиста… Прославленная, выдающейся культуры педагог Нигяр ханым Усубова…
Бурлящая увлеченностью творческого вуза консерваторская братия… И гении музыки… Как о них скажешь сверх того, что они у каждого пробуждают океан эмоций, светлые озарения, вселяют чувство свободы и определяют путь... Тот специфический настрой на связанную с музыкой персональную карьеру, которая роднит лириков и физиков, испокон веков помогая тонким натурам освобождаться от суетного, возвышает в помыслах, поступках, целях, делая жизнь праздником души для себя и других. Особенно в самые сложные, замысловатые времена.
Предложение - что подарок судьбы. Иначе не скажешь. Когда, казалось, только и оставалось ему, что прислушиваться к все более нестерпимым болевым ощущениям, проводить оставшиеся месяцы и дни в бесконечных разговорах о результатах диагностики и назначениях врачей, изнуряющих процедурах, глубокомысленных вздохах после осторожных намеков на перспективы, она пригласила его к поддерживавшей подобно удачно подобранной спасительной терапии исповеди, и вместе они, ощутив себя в пространстве, где нет места страшным прогнозам, устремились в лучезарную юность. В дни, что предшествовали сложнейшим 80-90-м годам прошедшего века, круто развернувшим наши судьбы.
Как-то деликатно в беседах они обходили стороной события последних десятилетий в крутых катаклизмах заканчивавшегося ХХ века. Дней, когда обоим пришлось сменить профессию, когда она, десятилетиями не прикасаясь к клавишам, робко, но и уверенно вошла в литературу, а обнаружив ее одухотворяющую силу и, честно говоря, испытав успех, всерьез увлеклась поиском слов, способных выразить время, а в нем - себя и самых достойных соотечественников.
Время, когда он, твердо зная, что с музыкой расстаться невозможно, мужественно отказавшись от карьеры многообещающего пианиста, резонно констатировал: «Как можно играть - после Рихтера?!». И, развивая свой уникальный поэтический дар, с легкостью поднимался к вершинам мастерства, став автором с упоением читаемых сегодня лирических произведений, оказался признанным, народным поэтом, изысканным словом которого восхищаются миллионы.
Не потому ли таким доверительным и лучезарным стал их диалог, вернувший в детство и юность, а ассоциации, всколыхнувшие сокровенное, с видимой легкостью укладывавшие в информационный формат тонны окрашенных эмоциями эпизодов, восхитили талантливой логикой словосочетаний. Но книга… Теперь уже посмертное издание…
Судя по ее насыщенности фактами, размышлениями, сопоставлениями, которые Натаван спешила уложить в контур литературного опуса, она не сторонилась деталей, не сдерживала порывы чувств - как без них воспроизведешь образ столь неординарного человека, чье переосмысленное в данном случае и ею жизнеописание не может остаться всего лишь добросовестно составленной биографией. Тогда где же он - во плоти и величии - наш соотечественник и современник, сын гениального поэта Самеда Вургуна, вокруг которого не могла не сложиться аура, возвеличивающая человека, для которого всегда есть место подвигу. Пусть не героическому, но нравственному. Каким смело называем уже за способность не измазаться в обывательщине.
Он почти прикован к постели… Знает, что дни сочтены и придется уходить в небытие. А она… Боже, сколько воспоминаний, от которых все чаще участников такого уникального диалога разбирает смех. Сколько грустных пауз, когда перед взором въявь возникают дорогие лица безвременно покинувших нас родных, друзей, учителей, товарищей - разве уход когда-нибудь бывает своевременным…
Но им и от всех этих видений подчас теплее - жизнь, она такая разная. Прошлая, нынешняя и будущая. Это когда наверняка придется отвечать за то, как проводим отведенные судьбой годы. И в таком вот диалоге будто обо всем и ни о чем, чтоб пообщаться, поболтать, вспомнить о том, что было, чего не вернешь, а?
Ее вопросы - всегда взрывающе яркие, озадачивающие… Ответить на них ему хочется поизящнее, поостроумнее - в дни нашей молодости это так ценилось, увлекало и возвышало. И ныне, когда о том, что ценились чистые, высокие чувства, потребность избавляться от недостатков, дурно воспринимался конформизм - желание кому-то подражать и нравиться всем - если по-честному - лучшим не чужды. Теперь и по книге узнаем, как выкристаллизовывалась правда о том, как он позволял себе быть самим собой - самокритичным и… самобытным… часто в ущерб благополучию…
Сегодня, с выходом книги Натаван Фаиг, воспринимаем за счастливую вероятность пусть и опосредованную встречу с этим человеком элитной пробы. И, с болью прощаясь с ним, благодарим талантливую коллегу, сумевшую пригласить к диалогу поэта в предсмертный час и запечатлеть то, что воспринимается судьбоносным не только для него.
На многое, что он искренне поведал в те дни, что добавил к сокровищнице его наследия, вдохновляла именно она, деликатно уводившая в пограничное между мирами пространство его откровений, неординарные видения и ассоциации, смачно сдобренные уникальным юмором. Ох, каким подспорьем был юмор в трудные минуты, каким лекарством, позволявшим верить, что все лучшее впереди… В том числе и там, за чертой иного мира.
С благоговением читаю эту книгу, где цепляет не только каждый эпизод, остроумные высказывания, но и неординарно названные главы: «У порога распоротой ночи», «Разговор с рваными краями», «Я не тот человек, которого знают», «До последней тоники»… А эти «Пролог» и «Эпилог» с театральным занавесом - тем самым, что вот-вот задернется - навсегда! Он ведь был еще и действующим драматургом. Драматургом своей Жизни. И Смерти! Восхищаюсь глубокой исповедальностью и категорически отказываюсь от традиционной формы рецензирования с пространными цитатами и похожими на лозунги эпитетами. Выделяю духовность и романтику, прозу и море редкой поэзии. Стихи, которые автор печатает в оригинале, зная, что только так они и прозвучат как звездные откровения великой национальной лирики и философии. Но здесь и упоение своими переводами на русский как гордость, потребность похвастать опусами идущей из глубины веков великой восточной поэзии. Читайте-де и открывайте для себя нашу уникальность, достойную мирового сообщества.
Совсем не хочу вырывать из текста цитаты, делать вид, будто, высоко оценивая его достоинства, с высокомерием рецензента пересказываю с большим вкусом изданную Натаван Фаиг книгу «В пульсе межмирья».
Книгу надо читать, а тем более - эту.
Прочла. Рука потянулась к телефонной трубке - за единственным вопросом, сформулировать который было непросто. Она все поняла.
- Межмирье - это и есть выбор. Вечный выбор, который ставит пред нами жизнь, ожидая твоего намерения - высокого или гнусного… И чем глубинней человек, тем сильнее эта пульсация, в которой он, Вагиф, пребывал перманентно. Или же - сон, явь… Проблематичное их единение… Я счастлива, что написала эту книгу - результат одной всего лишь встречи. Видите ли, гении знают, что они гении. Всегда знают. Наивно думать, что человек, создавший «Лунную сонату» или сотворивший на холсте «Подсолнухи», не способен был видеть разницу между собой и теми, кто напротив или вокруг. Как это у Платонова: «Без меня народ неполный». И нет тут ничего общего с пустой бравадой нынешнего бьющего рекорды бесстыдства. Неполный, и все тут. Вот и Вагиф - знал.
Недавно мне попалась на глаза строчка из его дневника - горькая такая строчка-резюме: «Бывают поэты, которые на витрине, бывают, что внутри магазина… Я же все еще в амбаре…». Меня это буквально заставило содрогнуться! Как же здорово, что успела, что смогла, что пошла… Вспомнилась Цветаева, с ее «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед»… И если мне удалось хоть немного сменить ситуацию, сместить ее в достойное ЕГО русло, то… Радостно слышать от людей, что не спали несколько ночей, проплакав над книгой… Большего счастья я себе, поверьте, и не желала. Счастья достигнутости цели или ощущения пика ее нужности! Ведь он был не просто поэтом, он был мыслителем.
«Слова принадлежат веку, а мысли - векам»… Прав был классик, не оспоришь. А может, просто настал этот самый «черед» его, Вагифа, стихам - долго ему ждать не пришлось, достаточно было лишь перешагнуть порог его дома и взглянуть в эти невероятные глаза! Будто нутром своим смотрел - у «порога» по-другому не бывает. «Звезды льются на землю из раны ночи»… Он, собственно, все сказал.
- А вы?
- А я - не знаю. Я ведь и оценки-то его не узнаю… Не так уж и часты случаи, когда начинаешь писать о здравствующем человеке, а заканчиваешь… Книгу дописывала не я - его смерть. А смерть - она всегда внезапна! В любом случае, даже самом «предсказуемом». Он ушел, оставив меня на том мосту - с моими вопрошаниями, в гулкой безответности, с отобранной иллюзией… В пульсе межмирья, столь для него привычном «месте обитания», отныне билась я… В кромеши света…
На церемонии презентации в Джаз-центре в первый вечер памяти Вагифа Самедоглу и день его 76-летия Натаван Фаиг впервые после 30-летнего перерыва села за рояль. Села, чтобы в его честь сыграть фрагменты из боготворимых им Шопена, Бетховена, Рахманинова... Фрагменты, что навсегда с давних пор запомнили пальцы одаренной пианистки и талантливого писателя. Думается, видеть (и слышать) такое не доводилось не только мне. То был своего рода разговор - продолжение его с НИМ, ушедшим… Или - цитаты из него. Разговора с рваными краями… Музыкальная его версия. Такое вот рояльное «Посвящение Вагифу»…
Галина МИКЕЛАДЗЕ