Баку 20°C
Человек, придумавший Шотландию: К 250-летию со дня рождения Вальтера Скотта
250 лет назад, 15 августа 1771 года в Эдинбурге в семье юриста родился мальчик, которому было суждено перевернуть представления всего мира о Шотландии и шотландцах, причем сделать это так успешно, что все другие правдивые и не очень версии как-то совсем забылись.
Однажды Жорж Сименон, тот самый создатель комиссара Мегрэ, приехал в Эдинбург. Первым в глаза ему бросилось несколько странное готическое сооружение, которое с равной вероятностью можно было принять и за часовню, и за нацеленную в небеса лазерную пушку.
Монумент настолько высок, что сам по себе в горизонтальный кадр не влезает, только с окрестностями. То ли ракета, то ли часовня, то ли лазерная пушка. Вариантов полно.
Сименон, как и любой другой бы на его месте, поинтересовался, а что же это такое? Узнав, что перед ним памятник Вальтеру Скотту, мэтр детективного жанра ошеломленно спросил: «Они что, действительно воздвигли ЭТО в честь одного из НАС?» Получив утвердительный ответ, Сименон задумчиво произнес: «А почему бы и нет, в конце концов, это он нас всех создал».
Насколько правдива эта история, сказать сложно, но вслед за итальянцами можно воскликнуть: «Если это и не правда, то хорошо придумано», потому что Скотт действительно является отцом исторического романа и одним из основоположников романа, как жанра, в его современном понимании.
Мраморный, хотя и потемневший от времени Скотт с книгой в руках печально взирает на железнодорожный вокзал, названный в честь его первого романа «Уэверли». А на него самого преданно взирает его любимая собака Майда, приютившаяся у ног хозяина.
Тот факт, что главный вокзал Эдинбурга является единственным в мире, носящим имя литературного произведения, говорит сам за себя. И хотя сейчас, по крайней мере в Британии, книги его читают мало, забвение маститому романисту не грозит, потому что без него и сама Шотландия, и наше представление о ней были бы совсем другими.
«Волшебник севера»
Именно так называли Скотта его современники, и, в общем, справедливо. Из-под его пера вышла Шотландия, которой, на самом деле, никогда не было, но которая покорила сердца и умы многочисленных читателей, и которая живет и процветает и по сей день. По словам профессора Джулии Шилдз из университета Gresham College, «его Шотландия полна величественных горных пейзажей, испещренных темными озерами и великолепными замками, и населена отважными героями в килтах, сражающимися в битвах, которые, как нам прекрасно известно, они проиграют. Эта Шотландия процветает и по сей день на жестяных коробках с песочным печеньем и в «Чужестранке» Дианы Гэблдон».
При этом свою творческую карьеру Вальтер Скотт начинал не как прозаик, а как поэт, и поэт очень успешный. Его первая поэма «Песнь последнего менестреля» произвела фурор у читающей публики и... резко увеличила число туристов, желающих посетить развалины Мелроузского аббатства.
Ну, разве можно было устоять, прочитав следующие строки:
«Кто хочет Мелроз увидеть, тот
Пусть в лунную ночь к нему подойдет.
Днем солнечный свет, веселый и ясный,
Развалины эти ласкает напрасно,
А в темной ночи величаво черны
И арки окон и проломы стены,
И в лунном холодном, неверном сиянье.
Разрушенной башни страшны очертанья». («Песнь последнего менестреля», песнь 2, перевод Т.Гнедич)
«Песнь последнего менестреля» стала первым, но далеко не последним случаем положительного и финансово-выгодного влияния Скотта на шотландский туризм.
Вслед за «Менестрелем» последовали «Мармион» и «Дева озера». На следующий год после публикации «Девы» число туристов, желающих полюбоваться на озеро Лох-Катрин, где происходит действие поэмы, выросло в три раза.
Казалось бы, что Вальтер Скотт мог с чистой совестью продолжать стихотворную карьеру, греясь в лучах славы самого популярного британского поэта, но тут на его беду, но на радость мировой литературе, на поэтический Олимп ворвался некий лорд Байрон с «Паломничеством Чайльд-Гарольда». Быть вторым Скотту не хотелось, и он принялся за прозу.
«Уэверли», или Вперед в прошлое
Свой первый роман «Уэверли» Скотт опубликовал анонимно. Тому было несколько причин: во-первых, поэзия считалась прерогативой аристократов, делом достойным и поощряемым, тогда как на писателей в высшем обществе поглядывали свысока. Проза была уделом среднего класса и не получивших классического образования женщин. Во-вторых, ему очень не хотелось терять свою творческую репутацию. В случае, если бы роман оказался провальным, Скотт мог бы либо сказать, что все это было не более чем шуткой, или вообще от авторства откреститься.
Однако успех был просто ошеломляющим. «Никто другой, - написала как-то Шарлотт Хиггинс, литературный обозреватель газеты Guardian, - даже и не пытался браться в художественном произведении за целую страну с ее географией, политикой, классовой структурой и религией... Он верил в то, что не обязательно родиться шотландцем, шотландцем можно стать, как им стал его герой Эдвард Уэверли».
Это очень удобная позиция, потому что снимает вопрос: почему главная железнодорожная станция столицы Шотландии названа в честь англичанина?
К 200-летию первой публикации романа в 2014 году, одноименный вокзал был украшен многочисленными плакатами с выдержками из самого произведения и мнениями о нем всяких знаменитостей. За памятные мероприятия на вокзале отвечал Дуглас Макнотон, по мнению которого, для своего времени «Уэверли» был аналогом голливудского блокбастера, который повлиял на творчество и Чарльза Диккенса, и Жюля Верна и даже автора «Игры престолов» Джорджа Мартина. «Уэверли», - сказал он, - вовсе не старая запыленная история, это фактически приключенческий фильм. Наивный юноша, выросший в семье родственников, отправляется в опасное путешествие и ввязывается в политические события, которые оказываются неимоверно сложными и экзотическими. Фактически, перед вами сюжет «Звездных войн».
Под другим углом
Можно сказать, что до Вальтера Скотта Шотландия, как таковая, англичан не слишком занимала. Правда, «Уэверли» был написан и опубликован в то время, когда восстания якобитов были еще свежи в памяти (немалое количество шотландцев, в особенности жителей горной части страны, Хайлендс, не желали признавать Вильгельма с Марией, и хотели вернуть на трон либо изгнанного Джеймса (он же Яков II), либо его сына. Они были жестоко подавлены, после чего что именно происходило в этих глухих и бесплодных районах, жителей британского юга не волновало никак.
Через несколько десятилетий создатель «Толкового словаря английского языка» Сэмюэл Джонсон совершил поездку по Шотландии со своим молодым шотландским другом Джеймсом Босуэллом, который и сохранил для потомков высказывания Джонсона о Шотландии и ее жителях в книге «Жизнь Сэмюэла Джонсона».
Автор словаря считал ее бесплодной («Ваша страна состоит из двух вещей: камня и воды»), негостеприимной («Да, ее создал бог, но создал для шотландцев. А еще он создал ад»), а самих шотландцев почти что дикарями («Знание распределено между шотландцами, как хлеб в осажденном городе. Все едят понемногу, но никто – досыта»).
Скотт же, хотя с одной стороны, вроде бы, и не спорил с тем, что природа Хайлендс сурова и не слишком обильна, а населявшие этот район люди далеки от благ цивилизации в понимании тех, кто жил южнее, с другой - просто-напросто поменял угол зрения. Суровость стала красивой и романтичной, а горцы, хотя и были просты и прямолинейны, но отличались верностью клану и долгу, храбростью и бескомпромиссностью.
У восторженных читателей и почитателей «Уэверли» и последующих романов Скотта о шотландском прошлом, создалось впечатление, что к северу от Эдинбурга и Перта лежит исторический заповедник, который надо как можно быстрее посетить, пока так художественно описанные простота и дикость не исчезнут под напором прогресса, воспользоваться возможностью окунуться в прошлое, забыв, хотя бы на короткое время об урбанизации и индустриализации.
Среди таких восторженных туристов, желавших насладиться сильно романтизированной Шотландией, была и королева Виктория, большая поклонница Вальтера Скотта. «Одиночество, романтика и дикая красота тут буквально повсюду. Отсутствие попрошаек, независимые простые люди, которые все говорят на гэльском, все это делает мою возлюбленную Шотландию самой гордой, самой прекрасной страной в мире. А еще тут растет прекрасный вереск, которого больше нигде не найдешь» («Хайлендские дневники» королевы Виктории, запись от 2 сентября 1869 года).
Можно сказать, что после того, как Вальтер Скотт сменил шотландский имидж, Виктория провела блестящую пиар-кампанию: Как начали туристы ездить в начале XIX века, так и продолжают до сих пор. Стюарт Келли, автор книги «Земля Скотта: Человек, придумавший Шотландию» как-то сказал, что «романы Скотта были центром вращения, вокруг которого повернулась репутация Шотландии. Тем, что у нас до сих пор есть национальная идентичность, мы обязаны Скотту».
Сердцем якобит, умом - юнионист
За несколько месяцев до первого шотландского референдума о независимости в 2014 году тогда еще только заместитель первого министра Никола Стерджен, выступая в библиотеке Эдинбургского университета, рассказала собравшимся о том, как ее вдохновил подлинный письменный стол Вальтера Скотта.
А между тем примером для националистов Скотт служить никак не может, потому что к независимости не стремился, а считал, что обе части Соединенного Королевства могут и должны существовать вместе, не теряя при этом ни своей «английскости», ни, соответственно, – «шотландскости».
Воспользовавшись тем, что среди его поклонников был и принц-регент, будущий король Георг IV, Скотт убедил его дать ему разрешение на поиск королевских регалий Шотландии.
Честно говоря, особо искать их нужды не было. Все более-менее знали, что они находятся где-то в Эдинбургском замке, но замок-то то довольно большой, а корона, скипетр и церемониальный меч - относительно маленькие. Мария Стюарт была первой королевой, на коронации которой фигурировали и корона, и жезл. Ее сын Джеймс (Яков) VI шотландский и I английский судьбой этих регалий особо не интересовался, потому как с радостью осваивался на английском троне, переданным ему Елизаветой, последней из Тюдоров.
В середине XVII века их в срочном порядке вывезли из Эдинбурга, чтобы спрятать от наступавших войск Оливера Кромвеля, а по восстановлении в Британии относительного порядка, вернули на место. Однако после официального объединения Шотландии с Англией в одну страну в 1707 году, нужда в них, вроде бы, отпала, их засунули в сундук и забыли.
Скотт организовал поисковую группу, которая, в конце концов (поиски, по словам романиста, «не были делом ни простым, ни быстрым») обнаружила корону, меч и скипетр в небольшой кладовой, запертыми в дубовом сундуке и любовно завернутыми в льняное полотно. В мае 1819 года освобожденные из сундука регалии были торжественно выставлены на обозрение в Эдинбургском замке, где толпы туристов со всего мира любуются ими и по сей день.
При этом шотландцам, вне зависимости от того, являются ли они сторонниками независимости или же нет, следует быть благодарными Вальтеру Скотту не только за то, что он практически единолично превратил Шотландию в туристическую Мекку, что само по себе является выдающимся достижением, ни до него, ни после него не повторенном.
Дело еще и в том, что Скотт умудрился подарить Шотландии новые традиции, а именно клановые клетчатые ткани, хорошо известные всем как тартан.
Много тартанов хороших и разных
Шотландия не одинока в том, что у нее есть традиции, которые одновременно основаны и на фактах, и на вымысле, причем отделить их друг от друга не так уж просто. И тартан, клетчатая ткань, которая приросла к шотландскому имиджу так плотно, что и с кожей не оторвешь, тому блестящий пример.
Начнем с того, что к кланам поначалу она не имела никакого отношения. Разноцветные клетки и полосы чередовались не в зависимости от клановой принадлежности, а исключительно в соответствии с тем, какие красители имелись в той или другой области. К тому же тартан был частью культуры Хайлендс, и жители шотландского юга на него посматривали свысока, считая его атрибутом диких горцев.
И если тартан вообще хоть с чем-то ассоциировался, то не с кланами, как таковыми, а с политикой. Сторонники восстановления Стюартов на престоле, главным образом, как раз, горцы, наряжались именно в него. Эта связь привела к тому, что после сокрушительного поражения якобитов при Каллодене в 1746 году, тартан был запрещен. Возможно, так бы он и исчез навсегда, если бы аристократы по обе стороны границы не стали всячески лоббировать его возвращение. Мол, восстание давно подавлено, с горцами разобрались, давайте вернем клетчатую ткань в культурное общество.
Запрет был снят, но популярность тартана ограничивалась высшим светом, в массы не спускалась, и широкого распространения не имела. Возможно, так бы все и продолжалось, если бы не Вальтер Скотт.
Вальтер Скотт, ставший в 1820 году сэром, был, по словам герольдмейстера Марчмонта Адама Брюса, «блестящим шоуменом и не менее блестящим спин-доктором». И когда в 1822 году Георг IV из немецкой династии Ганноверов решил посетить Эдинбург, то Скотта назначили главным ответственным за праздничные мероприятия.
Георг IV был фигурой, скорее, комической, нежели государственной. Он был весьма толст, любил хорошо и много поесть, не брезговал прекрасным полом, хотя со своей собственной женой расстался практически сразу после рождения их единственного ребенка.
Но шотландцам это не помешало отнестись к визиту короля с энтузиазмом, потому что живого, царствующего монарха они не видели вот уже 172 года. Сэр Вальтер отлично знал, что требуется придумать какой-то общешотландский атрибут, который бы одновременно всех устраивал, но в то же самое время никого не пугал.
Организованный им визит стал зрелищем богатым и красочным, в котором килт и тартан неожиданно превратились в романтическое наследие, испокон веков тесно связанное с различными кланами и их индивидуальностью. Незадолго до визита всей шотландской аристократии было предписано прибыть в Эдинбург, нарядившись в клетчатую ткань своего клана.
Большинство приглашенных не имели ни малейшего представления о том, какие цвета им следует считать наследственными, хотя такое внимание было приятно. Одни отправили слуг покопаться в сундуках, запрятанных на антресолях, чтобы добыть хоть какой-то кусочек исторической клетки. Другие же кинулись к торговцам и производителям тканей с вопросами и просьбами о помощи.
Затея Скотта удалась, и каждый глава клана явился в своем «традиционном» тартане, все его родственники и слуги были наряжены в те же традиционные цвета. О том, что в некоторых случаях этой традиции было всего два-три дня от роду, лучше вежливо не вспоминать.
Король же, в жилах которого текла преимущественно немецкая кровь, предстал перед своими шотландскими подданными, наряженным в красный тартан, ассоциируемый со Стюартами. То есть, если называть вещи своими именами, то Георг IV явился в наряде главного политического врага своей династии.
Трудно сказать, на что именно рассчитывал Вальтер Скотт, устраивая эту тартановую феерию, но в результате и по сей день в головах граждан со всего мира уютно устроился и превратился в новую реальность миф о том, что нынешнее разнообразие тартанов и килтов является результатом давней, многовековой традиции, квинтэссенцией всего шотландского.
Напоследок
Вальтер Скотт по праву считается отцом жанра исторического романа, суть которого заключается в том, чтобы отправить вымышленного героя в реальную историческую обстановку, населенную реальными историческими персонажами. До сих пор литературная премия за лучший исторический роман носит его имя.
Его романы, хотя и не совсем забыты, но привлекают историков и сценаристов гораздо больше, нежели читающую публику. Но его наследие давно оставило позади литературные рамки.
Придуманная им Шотландия оказалась гораздо более живучей, чем суровая и скучная историческая правда. Именно за ней тянутся туристы, осматривая замки, бродя по горам и скупая бесконечные коробки с печеньем и клетчатые шарфы с пледами, возможно и не подозревая, что обязаны этим поэту и автору исторических романов, сэру Вальтеру Скотту.
Воистину, как сказал современник Скотта из далекой России: «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман».
b>Русская служба BBC
Однажды Жорж Сименон, тот самый создатель комиссара Мегрэ, приехал в Эдинбург. Первым в глаза ему бросилось несколько странное готическое сооружение, которое с равной вероятностью можно было принять и за часовню, и за нацеленную в небеса лазерную пушку.
Монумент настолько высок, что сам по себе в горизонтальный кадр не влезает, только с окрестностями. То ли ракета, то ли часовня, то ли лазерная пушка. Вариантов полно.
Сименон, как и любой другой бы на его месте, поинтересовался, а что же это такое? Узнав, что перед ним памятник Вальтеру Скотту, мэтр детективного жанра ошеломленно спросил: «Они что, действительно воздвигли ЭТО в честь одного из НАС?» Получив утвердительный ответ, Сименон задумчиво произнес: «А почему бы и нет, в конце концов, это он нас всех создал».
Насколько правдива эта история, сказать сложно, но вслед за итальянцами можно воскликнуть: «Если это и не правда, то хорошо придумано», потому что Скотт действительно является отцом исторического романа и одним из основоположников романа, как жанра, в его современном понимании.
Мраморный, хотя и потемневший от времени Скотт с книгой в руках печально взирает на железнодорожный вокзал, названный в честь его первого романа «Уэверли». А на него самого преданно взирает его любимая собака Майда, приютившаяся у ног хозяина.
Тот факт, что главный вокзал Эдинбурга является единственным в мире, носящим имя литературного произведения, говорит сам за себя. И хотя сейчас, по крайней мере в Британии, книги его читают мало, забвение маститому романисту не грозит, потому что без него и сама Шотландия, и наше представление о ней были бы совсем другими.
«Волшебник севера»
Именно так называли Скотта его современники, и, в общем, справедливо. Из-под его пера вышла Шотландия, которой, на самом деле, никогда не было, но которая покорила сердца и умы многочисленных читателей, и которая живет и процветает и по сей день. По словам профессора Джулии Шилдз из университета Gresham College, «его Шотландия полна величественных горных пейзажей, испещренных темными озерами и великолепными замками, и населена отважными героями в килтах, сражающимися в битвах, которые, как нам прекрасно известно, они проиграют. Эта Шотландия процветает и по сей день на жестяных коробках с песочным печеньем и в «Чужестранке» Дианы Гэблдон».
При этом свою творческую карьеру Вальтер Скотт начинал не как прозаик, а как поэт, и поэт очень успешный. Его первая поэма «Песнь последнего менестреля» произвела фурор у читающей публики и... резко увеличила число туристов, желающих посетить развалины Мелроузского аббатства.
Ну, разве можно было устоять, прочитав следующие строки:
«Кто хочет Мелроз увидеть, тот
Пусть в лунную ночь к нему подойдет.
Днем солнечный свет, веселый и ясный,
Развалины эти ласкает напрасно,
А в темной ночи величаво черны
И арки окон и проломы стены,
И в лунном холодном, неверном сиянье.
Разрушенной башни страшны очертанья». («Песнь последнего менестреля», песнь 2, перевод Т.Гнедич)
«Песнь последнего менестреля» стала первым, но далеко не последним случаем положительного и финансово-выгодного влияния Скотта на шотландский туризм.
Вслед за «Менестрелем» последовали «Мармион» и «Дева озера». На следующий год после публикации «Девы» число туристов, желающих полюбоваться на озеро Лох-Катрин, где происходит действие поэмы, выросло в три раза.
Казалось бы, что Вальтер Скотт мог с чистой совестью продолжать стихотворную карьеру, греясь в лучах славы самого популярного британского поэта, но тут на его беду, но на радость мировой литературе, на поэтический Олимп ворвался некий лорд Байрон с «Паломничеством Чайльд-Гарольда». Быть вторым Скотту не хотелось, и он принялся за прозу.
«Уэверли», или Вперед в прошлое
Свой первый роман «Уэверли» Скотт опубликовал анонимно. Тому было несколько причин: во-первых, поэзия считалась прерогативой аристократов, делом достойным и поощряемым, тогда как на писателей в высшем обществе поглядывали свысока. Проза была уделом среднего класса и не получивших классического образования женщин. Во-вторых, ему очень не хотелось терять свою творческую репутацию. В случае, если бы роман оказался провальным, Скотт мог бы либо сказать, что все это было не более чем шуткой, или вообще от авторства откреститься.
Однако успех был просто ошеломляющим. «Никто другой, - написала как-то Шарлотт Хиггинс, литературный обозреватель газеты Guardian, - даже и не пытался браться в художественном произведении за целую страну с ее географией, политикой, классовой структурой и религией... Он верил в то, что не обязательно родиться шотландцем, шотландцем можно стать, как им стал его герой Эдвард Уэверли».
Это очень удобная позиция, потому что снимает вопрос: почему главная железнодорожная станция столицы Шотландии названа в честь англичанина?
К 200-летию первой публикации романа в 2014 году, одноименный вокзал был украшен многочисленными плакатами с выдержками из самого произведения и мнениями о нем всяких знаменитостей. За памятные мероприятия на вокзале отвечал Дуглас Макнотон, по мнению которого, для своего времени «Уэверли» был аналогом голливудского блокбастера, который повлиял на творчество и Чарльза Диккенса, и Жюля Верна и даже автора «Игры престолов» Джорджа Мартина. «Уэверли», - сказал он, - вовсе не старая запыленная история, это фактически приключенческий фильм. Наивный юноша, выросший в семье родственников, отправляется в опасное путешествие и ввязывается в политические события, которые оказываются неимоверно сложными и экзотическими. Фактически, перед вами сюжет «Звездных войн».
Под другим углом
Можно сказать, что до Вальтера Скотта Шотландия, как таковая, англичан не слишком занимала. Правда, «Уэверли» был написан и опубликован в то время, когда восстания якобитов были еще свежи в памяти (немалое количество шотландцев, в особенности жителей горной части страны, Хайлендс, не желали признавать Вильгельма с Марией, и хотели вернуть на трон либо изгнанного Джеймса (он же Яков II), либо его сына. Они были жестоко подавлены, после чего что именно происходило в этих глухих и бесплодных районах, жителей британского юга не волновало никак.
Через несколько десятилетий создатель «Толкового словаря английского языка» Сэмюэл Джонсон совершил поездку по Шотландии со своим молодым шотландским другом Джеймсом Босуэллом, который и сохранил для потомков высказывания Джонсона о Шотландии и ее жителях в книге «Жизнь Сэмюэла Джонсона».
Автор словаря считал ее бесплодной («Ваша страна состоит из двух вещей: камня и воды»), негостеприимной («Да, ее создал бог, но создал для шотландцев. А еще он создал ад»), а самих шотландцев почти что дикарями («Знание распределено между шотландцами, как хлеб в осажденном городе. Все едят понемногу, но никто – досыта»).
Скотт же, хотя с одной стороны, вроде бы, и не спорил с тем, что природа Хайлендс сурова и не слишком обильна, а населявшие этот район люди далеки от благ цивилизации в понимании тех, кто жил южнее, с другой - просто-напросто поменял угол зрения. Суровость стала красивой и романтичной, а горцы, хотя и были просты и прямолинейны, но отличались верностью клану и долгу, храбростью и бескомпромиссностью.
У восторженных читателей и почитателей «Уэверли» и последующих романов Скотта о шотландском прошлом, создалось впечатление, что к северу от Эдинбурга и Перта лежит исторический заповедник, который надо как можно быстрее посетить, пока так художественно описанные простота и дикость не исчезнут под напором прогресса, воспользоваться возможностью окунуться в прошлое, забыв, хотя бы на короткое время об урбанизации и индустриализации.
Среди таких восторженных туристов, желавших насладиться сильно романтизированной Шотландией, была и королева Виктория, большая поклонница Вальтера Скотта. «Одиночество, романтика и дикая красота тут буквально повсюду. Отсутствие попрошаек, независимые простые люди, которые все говорят на гэльском, все это делает мою возлюбленную Шотландию самой гордой, самой прекрасной страной в мире. А еще тут растет прекрасный вереск, которого больше нигде не найдешь» («Хайлендские дневники» королевы Виктории, запись от 2 сентября 1869 года).
Можно сказать, что после того, как Вальтер Скотт сменил шотландский имидж, Виктория провела блестящую пиар-кампанию: Как начали туристы ездить в начале XIX века, так и продолжают до сих пор. Стюарт Келли, автор книги «Земля Скотта: Человек, придумавший Шотландию» как-то сказал, что «романы Скотта были центром вращения, вокруг которого повернулась репутация Шотландии. Тем, что у нас до сих пор есть национальная идентичность, мы обязаны Скотту».
Сердцем якобит, умом - юнионист
За несколько месяцев до первого шотландского референдума о независимости в 2014 году тогда еще только заместитель первого министра Никола Стерджен, выступая в библиотеке Эдинбургского университета, рассказала собравшимся о том, как ее вдохновил подлинный письменный стол Вальтера Скотта.
А между тем примером для националистов Скотт служить никак не может, потому что к независимости не стремился, а считал, что обе части Соединенного Королевства могут и должны существовать вместе, не теряя при этом ни своей «английскости», ни, соответственно, – «шотландскости».
Воспользовавшись тем, что среди его поклонников был и принц-регент, будущий король Георг IV, Скотт убедил его дать ему разрешение на поиск королевских регалий Шотландии.
Честно говоря, особо искать их нужды не было. Все более-менее знали, что они находятся где-то в Эдинбургском замке, но замок-то то довольно большой, а корона, скипетр и церемониальный меч - относительно маленькие. Мария Стюарт была первой королевой, на коронации которой фигурировали и корона, и жезл. Ее сын Джеймс (Яков) VI шотландский и I английский судьбой этих регалий особо не интересовался, потому как с радостью осваивался на английском троне, переданным ему Елизаветой, последней из Тюдоров.
В середине XVII века их в срочном порядке вывезли из Эдинбурга, чтобы спрятать от наступавших войск Оливера Кромвеля, а по восстановлении в Британии относительного порядка, вернули на место. Однако после официального объединения Шотландии с Англией в одну страну в 1707 году, нужда в них, вроде бы, отпала, их засунули в сундук и забыли.
Скотт организовал поисковую группу, которая, в конце концов (поиски, по словам романиста, «не были делом ни простым, ни быстрым») обнаружила корону, меч и скипетр в небольшой кладовой, запертыми в дубовом сундуке и любовно завернутыми в льняное полотно. В мае 1819 года освобожденные из сундука регалии были торжественно выставлены на обозрение в Эдинбургском замке, где толпы туристов со всего мира любуются ими и по сей день.
При этом шотландцам, вне зависимости от того, являются ли они сторонниками независимости или же нет, следует быть благодарными Вальтеру Скотту не только за то, что он практически единолично превратил Шотландию в туристическую Мекку, что само по себе является выдающимся достижением, ни до него, ни после него не повторенном.
Дело еще и в том, что Скотт умудрился подарить Шотландии новые традиции, а именно клановые клетчатые ткани, хорошо известные всем как тартан.
Много тартанов хороших и разных
Шотландия не одинока в том, что у нее есть традиции, которые одновременно основаны и на фактах, и на вымысле, причем отделить их друг от друга не так уж просто. И тартан, клетчатая ткань, которая приросла к шотландскому имиджу так плотно, что и с кожей не оторвешь, тому блестящий пример.
Начнем с того, что к кланам поначалу она не имела никакого отношения. Разноцветные клетки и полосы чередовались не в зависимости от клановой принадлежности, а исключительно в соответствии с тем, какие красители имелись в той или другой области. К тому же тартан был частью культуры Хайлендс, и жители шотландского юга на него посматривали свысока, считая его атрибутом диких горцев.
И если тартан вообще хоть с чем-то ассоциировался, то не с кланами, как таковыми, а с политикой. Сторонники восстановления Стюартов на престоле, главным образом, как раз, горцы, наряжались именно в него. Эта связь привела к тому, что после сокрушительного поражения якобитов при Каллодене в 1746 году, тартан был запрещен. Возможно, так бы он и исчез навсегда, если бы аристократы по обе стороны границы не стали всячески лоббировать его возвращение. Мол, восстание давно подавлено, с горцами разобрались, давайте вернем клетчатую ткань в культурное общество.
Запрет был снят, но популярность тартана ограничивалась высшим светом, в массы не спускалась, и широкого распространения не имела. Возможно, так бы все и продолжалось, если бы не Вальтер Скотт.
Вальтер Скотт, ставший в 1820 году сэром, был, по словам герольдмейстера Марчмонта Адама Брюса, «блестящим шоуменом и не менее блестящим спин-доктором». И когда в 1822 году Георг IV из немецкой династии Ганноверов решил посетить Эдинбург, то Скотта назначили главным ответственным за праздничные мероприятия.
Георг IV был фигурой, скорее, комической, нежели государственной. Он был весьма толст, любил хорошо и много поесть, не брезговал прекрасным полом, хотя со своей собственной женой расстался практически сразу после рождения их единственного ребенка.
Но шотландцам это не помешало отнестись к визиту короля с энтузиазмом, потому что живого, царствующего монарха они не видели вот уже 172 года. Сэр Вальтер отлично знал, что требуется придумать какой-то общешотландский атрибут, который бы одновременно всех устраивал, но в то же самое время никого не пугал.
Организованный им визит стал зрелищем богатым и красочным, в котором килт и тартан неожиданно превратились в романтическое наследие, испокон веков тесно связанное с различными кланами и их индивидуальностью. Незадолго до визита всей шотландской аристократии было предписано прибыть в Эдинбург, нарядившись в клетчатую ткань своего клана.
Большинство приглашенных не имели ни малейшего представления о том, какие цвета им следует считать наследственными, хотя такое внимание было приятно. Одни отправили слуг покопаться в сундуках, запрятанных на антресолях, чтобы добыть хоть какой-то кусочек исторической клетки. Другие же кинулись к торговцам и производителям тканей с вопросами и просьбами о помощи.
Затея Скотта удалась, и каждый глава клана явился в своем «традиционном» тартане, все его родственники и слуги были наряжены в те же традиционные цвета. О том, что в некоторых случаях этой традиции было всего два-три дня от роду, лучше вежливо не вспоминать.
Король же, в жилах которого текла преимущественно немецкая кровь, предстал перед своими шотландскими подданными, наряженным в красный тартан, ассоциируемый со Стюартами. То есть, если называть вещи своими именами, то Георг IV явился в наряде главного политического врага своей династии.
Трудно сказать, на что именно рассчитывал Вальтер Скотт, устраивая эту тартановую феерию, но в результате и по сей день в головах граждан со всего мира уютно устроился и превратился в новую реальность миф о том, что нынешнее разнообразие тартанов и килтов является результатом давней, многовековой традиции, квинтэссенцией всего шотландского.
Напоследок
Вальтер Скотт по праву считается отцом жанра исторического романа, суть которого заключается в том, чтобы отправить вымышленного героя в реальную историческую обстановку, населенную реальными историческими персонажами. До сих пор литературная премия за лучший исторический роман носит его имя.
Его романы, хотя и не совсем забыты, но привлекают историков и сценаристов гораздо больше, нежели читающую публику. Но его наследие давно оставило позади литературные рамки.
Придуманная им Шотландия оказалась гораздо более живучей, чем суровая и скучная историческая правда. Именно за ней тянутся туристы, осматривая замки, бродя по горам и скупая бесконечные коробки с печеньем и клетчатые шарфы с пледами, возможно и не подозревая, что обязаны этим поэту и автору исторических романов, сэру Вальтеру Скотту.
Воистину, как сказал современник Скотта из далекой России: «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман».
b>Русская служба BBC
