Надо любить джаз в себе, а не себя в джазе

Яркий и самобытный пианист, композитор, аранжировщик, народный артист Азербайджана. Его творчество – на пересечении джаза, академической музыки и национальных традиций. Сегодня Салман Гамбаров у нас в гостях. Как он видит роль музыки и что для него значит оставаться верным себе на сцене и вне ее – об этом наша беседа.

Музыкант Салман Гамбаров – воспитанник Бакинской консерватории, он одинаково свободно мыслит и как теоретик, и как импровизатор. Известен как основатель группы Bakustic Jazz, ставшей школой для целого поколения. Его проекты – это поиск баланса между наследием и экспериментом. Он создал собственный язык музыки, в котором узнается азербайджанский почерк, а гастроли охватывали Европу, Азию и Америку, сотрудничал с ведущими музыкантами мира. Каждое выступление Гамбарова – диалог со слушателем, открытый и честный. Его вклад в развитие джаза в Азербайджане трудно переоценить.

– Как вы сами определяете свой стиль: этно-джаз, фьюжн, спонтанная музыка, или это уже вне жанровых определений?

– На джазовых фестивалях я играю с 2002 года, и у меня не повторялся ни один проект – ни состав, ни сама музыка. Бывали совершенно разные форматы: от этно-джаза 2005 года с импровизациями к немому фильму Lətif до другого немого фильма грузинского режиссера в 2015-м – там у нас был международный состав и тотальная импровизация. Мы просто посмотрели кино заранее, а вечером вышли и играли вслепую, без единой записи, полагаясь только на экран и реакцию друг друга.

Если говорить о самоопределении, то я часто шучу: мой стиль – это отсутствие стиля. Под каждую задачу я меняю инструментарий и музыкантов, прибавляю или убавляю те или иные элементы. Есть проекты с зарубежными артистами – это одна музыка. Есть этническая, совсем не связанная с Азербайджаном. Но как ни стараюсь, музыковеды говорят: все равно узнаем ваш почерк.

– Какой отклик вы получили на проект Lətif во время европейских гастролей?

– Этот проект везде принимали очень тепло. От Сочи до Австрии и Бельгии, вплоть до Аргентины – маршрут был широкий. И повсюду – живой отклик. Исключением оказался город Сочи. Там мою почти часовую программу включили в гала-концерт, где артисты выходили максимум на 10-15 минут. Публика зашумела – не из-за качества музыки, а потому что нарушен привычный регламент. И хотя я заранее присылал материалы и просил выделить отдельный блок, этого не сделали. В итоге мы доиграли и ушли, но осадок остался. Я считаю это провалом организаторов, а не музыки.

В других странах все было совершенно иначе: зал слушал внимательно, чувствовалась энергия диалога. Где-то зрители реагировали эмоционально, где-то – сосредоточенно, но везде это было живое восприятие. В том-то и радость: публика везде слышит по-разному, но главное улавливает всегда.

– В вашей музыке заметен диалог с национальной традицией. Насколько для вас важна корневая азербайджанская основа и как находите баланс между наследием и экспериментом?

– У меня принципиальная позиция – не заигрывать с публикой. У нас есть мелодии, которые каждый исполнитель играет по-своему. Мне интересно не цитировать их буквально, а использовать как импульс. Это бывает интересно и слушателю в Азербайджане, и зарубежной аудитории. Ту же Sarı gəlin везде хорошо знают, в том числе в Германии, однако особенно востребована она стала после дискуссий о спорном происхождении. Но если уж мы беремся за известную мелодию, важно интерпретировать ее максимально интересно – так, чтобы это было значимо и для нашего слушателя, и для западного. Популистский вариант – сыграть мелодию от начала до конца в примитивной гармонии – для меня неприемлем. Музыкант обязан показать свое личное отношение, собственное прочтение.

Я много работал с музыкой азербайджанских композиторов и с народным материалом. Чаще всего дроблю знакомые темы на «молекулы», и распознать их способен только подготовленный слушатель. Для человека непосвященного может прозвучать слишком сложно, но именно это мне и интересно. Причем я не отбрасываю ничего из того, чему учился. У меня два академических образования, и я продолжаю ходить на концерты современной музыки.

В начале XX века Игорь Стравинский, французская «шестерка» или Джордж Гершвин тянулись к джазу; во второй половине столетия уже джазовые музыканты начали заимствовать у академического авангарда новые приемы звукоизвлечения, свободные формы. Иногда граница между академическим и джазовым авангардом вообще исчезает. Это пространство мне близко, но я понимаю: в Баку такую музыку можно сыграть не везде и не для всех. Ничего страшного: люблю клубные площадки, камерную аудиторию.

– Bakustic Jazz – как появилась эта группа и как эволюционировала ее концепция за 30 лет?

– Bakustic Jazz появился в 1996 году. Сначала был один состав, потом он менялся: кто-то покидал группу, кто-то, как мой первый басист Эмиль Гасанов, к сожалению, ушел из жизни. Сегодня я играю с разными музыкантами и называю это «открытое общество с неограниченной ответственностью». (с улыбкой)

Качество музыки за эти годы выросло. В 90-е нам присылали записи наших выступлений из клуба – сегодня я слушаю их с улыбкой. В 1997-м открылся первый джаз-клуб «Караван», позже – Джаз-центр. У музыкантов появилась сцена, мотивация роста, возможность чувствовать аудиторию. Клуб – это не просто помещение, это программа, репетиции, профессиональная среда. Музыканты, начинавшие в «Караване» и в Джаз-центре, впоследствии стали джазменами, гастролирующими по разным странам.

– Как меняется слушатель джаза в Азербайджане – становится ли он требовательнее или, наоборот, консервативнее?

– Слушатель стал консервативнее и его стало меньше. Я ощущаю разницу не только с 70-80-ми, но и с 90-ми и нулевыми годами. Массовый звуковой фон – телевидение, улица, такси, свадьбы – не развивает слух, если жить только в нем. В мои студенческие годы из машин звучали Bee Gees, Al Jarreau, Earth, Wind & Fire, Gino Vannelli. А сегодня наоборот: чем дороже машина, тем пошлее музыка. Это отдельный вопрос, откуда такая деградация вкуса. Но факт остается фактом. Чтобы не утонуть в этом шуме, нужны усилия.

– Как звучит для вас сегодня фраза «Надо любить джаз в себе, а не себя в джазе»?

– Это пожелание и себе, и коллегам: держать в центре музыку, а не внешние атрибуты. И не важно, как ты вышел на сцену – с полотенцем на плече или с бутылкой воды в руках. Важно, что ты сыграл и как это прозвучало.

Джаз для меня – форма мышления. Как писатель выражает себя текстом, художник – красками, режиссер – фильмами, так мы выражаем себя через импровизацию. И в ней своя драматургия, которой многие пренебрегают. Поэтому одного музыканта трудно слушать, а другой – завораживает. Мне интересна непредсказуемость: если я заранее знаю, как начнется и чем закончится музыка, то пропадает смысл.

– Что для вас труднее – поиск идей или создание условий для их воплощения?

– Идеи рождаются постоянно: стоит появиться сильному вибрафонисту или трубачу – и сразу возникает мысль о новом проекте. Если импульса нет, это сигнал о системной проблеме. У нас мало выбора по инструментам: по одному-два сильных саксофониста, трубача, барабанщика – и все. Этого недостаточно. Нужны десятки исполнителей, чтобы была конкуренция, разнообразие стилей.

Пианистов много – это традиция, академическая школа, а на духовых и ударных много самоучек, которые в серьезной музыке редко добиваются успеха. Большинство ограничивается ресторанами, не доходит до уровня авторских проектов. Это реальность, которая мешает.

– Если представить сцену без границ, каким вы видите ансамбль мечты – музыкантов из разных стран и эпох?

– Когда с 2009-го по 2015-й фестиваль проводило Министерство культуры, музыкантам давали возможность приглашать звезд джазовой сцены. Я звал тех, с кем реально хотел играть. Например, Юрий Кузнецов из Одессы – мы сыграли в два рояля без всякой подготовки. В 2010-м был дуэт с саксофонистом Вернером Энглертом. Впечатлил польский скрипач Адам Балдых – я услышал его в клубе и пригласил в Баку в 2013-м. В 2019 году приезжал итальянец Лючано Биондини…

Я писал пьесы специально под этих музыкантов, исполняли мы и их сочинения. Обычно ноты присылают заранее, день на репетицию, а на следующий – концерт. Для меня идеальный состав – это те, кто умеет работать с партитурой, понимает гармонию, чувствует стилистику и не боится импровизации.

– А что для вас лично сегодня значит успех?

– Для меня это уважение коллег, любовь публики, признание за рубежом и собственное удовлетворение от сделанного. В Баку играть ответственнее, чем за границей. Там азербайджанскую музыку знают не так хорошо, а тут ее слышали все – от мала до велика, потому и ответственность выше.

– Как вы относитесь к цифровым технологиям и медиаплатформам – видите ли в них будущее для джаза?

– Сегодня это стало крайне важно. Многие заявляют о себе через Instagram или TikTok – показывают свое мастерство, и их замечают. Spotify, Deezer, YouTube – это рабочие площадки. Сам я этим мало занимался: мой путь лежал больше через личные контакты. Оказавшись в интернациональном проекте в Германии, я познакомился с коллегами – а дальше один музыкант приглашает другого в свой проект. Но силу цифровой среды я признаю: к ней нужно относиться системно. Она, разумеется, не заменит живую коммуникацию, но очень помогает.

– И в завершение: какой совет вы бы дали молодому музыканту, чтобы он сохранил голос и нашел свое место в жизни?

– Главное – быть подготовленным: без теории в джаз не войдешь. Вдохновляться кумирами можно, но начинать нужно с гармонии, чтения нот, понимания стиля. Писатель ведь не может творить без чтения и грамматики, так и музыкант – без базовых знаний. Сегодня многие клубы нанимают тех, кто подешевле, и это дорога в никуда. Но если ты подготовлен, владеешь инструментом, знаниями, обладаешь хорошим вкусом – тогда и работает принцип «Надо любить джаз в себе, а не себя в джазе».

ХАНУМ ГАДИРЛИ