Сплав модернизма и восточной мудрости

ИСКУССТВО
Народный художник, председатель Союза художников Азербайджана, профессор Фархад Халилов - художник с мировой известностью, работы которого выставлялись в более чем 40 странах мира, хранятся в частных коллекциях многих стран мира, в государственных музеях Азербайджана, России, Литвы, Украины. Среди его наград - серебряная медаль Академии художеств СССР, французский орден «Шевалье искусств и литературы», золотая медаль Академии художеств России, золотая медаль Союза художников России, посвященная 200-летию со дня рождения А.С.Пушкина. Фархад Халилов удостоен также одной из высших наград Азербайджана - ордена «Шохрат» («Слава»).
На днях Совет по присуждению Межгосударственной премии «Звезды Содружества» объявил лауреатов главной гуманитарной премии СНГ за 2016 год. На соискание претендовали 12 номинантов из восьми стран. Решением жюри премии присуждены восьми соискателям. Одним из них стал председатель Союза художников Азербайджана Фархад Халилов. С Москвой его связывают не только годы учебы, но и дружба со многими известными деятелями российской культуры - может быть, потому интервью с ним получилось в чем-то ностальгическим и исповедальным.
- Фархад муаллим, как вы узнали о награждении вас орденом «Звезда Содружества» и какой была первая реакция?
- Утром 25 октября мне позвонил заместитель министра культуры, и первым его словом было «поздравляю», а у меня как раз 26-го день рождения, я ему и говорю: «Что же ты меня сейчас поздравляешь, у меня день рождения завтра». А он мне: да не с днем рождения я тебя поздравляю, ты же премию получил. То, что я был представлен, я знал, но о свершившемся факте... Конечно, очень приятно было, тем более накануне дня рождения (смеется). Получилось как подарок к этому дню.
- Интересно получилось...
- Приятно, естественно. Вообще-то, еще при советской власти, и все знают это, я выступил против всяких наград. Тогда меня только избрали председателем Союза художников Азербайджана, и президиум правления принял решение об отмене званий и отправил в Москву. Естественно, Союз художников СССР не принял этого предложения.
- Это, конечно, было неожиданное решение.
- Но для меня оно было ожидаемым, потому что я знал, что наряду с теми, кто заслуженно получает звания, были и те, кто их выклянчивал. Я поэтому и был против. Настоящий художник не может выклянчивать ничего, он не умеет этого, а найти его было непросто. Власть же давала звание тем, кто был на сцене, перед глазами. Я был избран председателем еще в советское время, настоящими художниками. Тогда как выбирали? В присутствии первого секретаря страны, республики, и это не просто так, все бюро ЦК сидит. А меня выдвинули сами художники и избрали.
- Как же это произошло?
- Это была маленькая революция. Меня избрали на съезде художников, потому что я был художником не очень социалистической ориентации, беспартийным, свободным человеком. Так получилось, что часть моей творческой биографии с 1973 года была тесно связана именно с Москвой, потому что там проходили основные мои выставки, были изданы все посвященные моему творчеству книги.
- Ну вы же там учились, причем с вольнодумцами, не подчинявшимися системе...
- Я с ними не учился, а дружил, у меня миллион друзей среди художников, с которыми я прошел все подвалы Москвы. Многих из них уже нет. Мы дружили и с Юрой Куперманом, и с Ильей Кабаковым, вместе работали... Это был конец 60-х. Важной частью моей учебы в Москве было именно общение со всеми запрещенными художниками Москвы. Все их мастерские, встречи, разговоры, закрытые выставки - это была моя жизнь, и она проходила в Москве. До развала Советского Союза я много времени проводил в Москве.
- То есть вы окунались и в те воды, и в эти...
- Практически у меня было два пространства, а скорее - одно: это Баку и Москва. Баку - понятно, но и в Москве я не чужой, то есть это мои города.
- Что вам дала Москва, а что - Баку?
- Здесь я работал, рисовал, но жить не мог. Мне даже Илья говорил: «Что ты там сидишь, ты должен здесь быть, в центре». У него в мастерской на Кировской было место, но тогда я не мог в Москве рисовать и отвечал ему, что не могу жить без скал, без гор, без моря. Тогда вообще не мог, я даже в дома творчества из-за этого не ездил, потому что вне Баку не мог работать. Сейчас могу, потому что уже, видимо, «набрал», все это во мне, внутри, но все равно не могу жить без Баку.
- Даже, наверное, не столько без Баку, сколько без его пригородных поселков с их особыми пейзажами...
- Естественно, и Баку, и Нардаран, и Шамаха, и Гянджа - это все мое, я без этого не могу жить, вот и все. Москва, в общем-то, - это моя активная художническая, дружеская, очень бурная жизнь. С замечательными людьми. У меня потрясающий круг друзей в Москве, я иногда даже удивляюсь, откуда я их всех знаю. Это не только художники, но и кинорежиссеры, поэтесса наша, Бэллочка Ахмадулина, но я хочу сказать, что Москва - это жизнь. Все, что было у меня, проходило в Москве. Девять или десять персональных выставок, начиная с Третьяковской галереи, а первая в 1973 году прошла в редакции журнала «Юность», где Борис Полевой устраивал выставки не очень «правильных» художников. Там, в редакции, делали выставки все леваки, не диссиденты, как любят говорить, а художники, так скажем, не советской ориентации. Последняя моя выставка прошла год назад в Музее Востока.
- Когда вы стали председателем Союза художников, то есть взяли бразды правления в свои руки, с чего началась ваша деятельность?
- Я был в ужасе от того, что вдруг стал руководителем. Я тогда жил вне города, где у меня даже мастерской не было, работал на природе. Брал в аренду крестьянский домик - это было недорого, всего 5-10 рублей, - и жил там. И вот теперь я должен изменить свой образ жизни, для меня это был кошмар: как я буду сочетать свою свободу с работой! Но я не мог отказаться. Когда люди идут за тобой вот так стихийно, невозможно отказать, потому что это их принципиальная позиция, по сути - революция. Москва была в шоке: как такое могло произойти!
- То есть вы должны были отказаться от полной свободы и войти в определенные рамки...
- Но знаете, все, видимо, не случайно бывает. Накануне съезда я был в таком состоянии, что мне не хотелось рисовать. Да, философски я был настроен и почти готов к тому, чтобы бросить это дело. Вдруг стал ощущать себя рабом: почему я должен наслаждаться где-то в горах красотой природы и обязательно рисовать все это? Вот я наслаждаюсь, и этого достаточно, это самое великое искусство, а не то чтобы потом изобразить свои ощущения.
- Вы почувствовали себя рабом природы...
- Да, такое чувство было, и именно в тот период меня избирают председателем. И я начинаю рисовать каждую свободную минуту, даже больше, чем до того.
- Почему?
- Да именно потому, что у меня появился страх, что я могу разучиться рисовать. Мало ли что у меня появились такие мысли, а вот жизнь поставила меня в ситуацию, когда я буквально терял под ногами почву из-за того только, что не понимал, как же я буду это совмещать. Это вызвало у меня протестное чувство, и я сказал себе, что должен рисовать. Вот как получается. Когда был свободным человеком, я вдруг решил отказаться от своего дара, остановить себя - мол, зачем мне мучиться. А тут наоборот получилось: меня избрали, и я уже забыл про эти чувства, про желание остановиться, не рисовать. Ну, и чувство ответственности, наверное, повлияло. При чем тут чувство ответственности? Оно для другого нужно. Я скажу, для чего, чуть позже.
Просто вдруг у меня появилось сумасшедшая ревность к своему рисованию, что у меня могут отнять возможность заниматься им. Вот почему я стал рисовать каждую свободную минуту. Человеку ничто никогда помешать не может, вот что я хочу сказать. Один художник говорит, что семья мешает, другой - что работа. Это все надуманные причины, это я могу сегодня точно сказать после 30 лет моего председательства. Если человек хочет что-то сказать, он говорит. Я фактически живу в мастерской, и благодарен за это своей семье. Здесь, в городе, делаю свои дела и уезжаю в мастерскую. Все время спешу, меня спрашивают: куда ты все время спешишь? В мастерскую, куда же еще.
- Интересный момент...
- А что касается чувства ответственности... Когда меня избрали, высокопоставленные художники сказали: если он год продержится, мы сменим свои имена. Они были правы, потому что видели, какой я: босой, ГАЗ-69, горы, сумасшедший человек, какой из него председатель Союза художников, когда есть ЦК партии, и так далее... Но они не знали, что у меня есть чувство ответственности, а может, я и сам не знал. И за первый год работы я сделал столько… Просто потом советская власть быстро кончилась.
- И что вы сделали?
- Я успел в первый год получить 44 квартиры для наших художников. Понимаете, что это такое? Союз художников за 29 лет столько не получал.
- Фархад муаллим, кого вы называете своим первым учителем в том деле, которому посвятили жизнь?
- У меня в 23-й школе был педагог по рисованию - Юрий Яковлевич Лобачев, замечательный человек. Я все время его вспоминаю, потому что он был настоящим подвижником. Он любил свою работу - преподавание, рисование. Он выводил нас, учеников 4-5-го классов, на природу, за что я ему очень благодарен. Мы уходили с палатками, рисовали на природе, бродили по Ичери шехер, поднимались в горы... Мне это очень нравилось. Мы ходили и рисовали. В пятом классе вся наша школа была увешана моими рисунками. Это были копии картин: «Три богатыря» Васнецова, «Грачи прилетели» Саврасова. Я уже маслом писал тогда, но не в классе, а дома. Юрий Яковлевич попался мне в такой момент, когда я занимался рисованием. До него ходил в Дом пионеров, мне не понравилось, записывался еще куда-то, но что-то у меня не складывалось с учителями, а вот с Юрием Яковлевичем совпало, но как с человеком, подвижником. Когда же он поправлял мои рисунки, мне это очень не нравилось. В рисовании наши вкусы не совпадали.
- Когда вы впервые сказали себе: да, я - художник?
- Ну, если после седьмого класса я подал документы в художественное училище, значит, уже сказал себе, что я художник. Отец мне тогда говорил: «Может, попробуешь на архитектурный?», а я ответил: «Нет, я - художник».
- Фархад муаллим, несомненно, люди делились с вами своими впечатлениями о ваших работах. Можете вспомнить наиболее интересные, необычные из этих высказываний?
- Могу сказать, что, в общем-то, интерес к моим картинам есть, и они небезуспешны. Мои картины реализовывались на таких известных аукционах, как Сотби, Филлипс. Это - успех, когда работы художника продаются на таких аукционах.
- Когда рассматриваешь ваши абшеронские пейзажи, с их особым настроением, в душе звучит тягучая музыка мугама. Какие у вас отношения с музыкой?
- Итальянский исследователь, который делал мою выставку в Лондоне, как раз пишет о музыке в моих картинах. И не только он. Почитайте отзыв Васи Ливанова в этой книге (изданная в Москве в серии «Имена в искусстве» книга «Фархад Халилов. Живопись» - Ред.), он сам изначально художник, и очень хорошо сказал, что мои картины «невероятно мелодичны». Я в музыке целый день. Есть три вещи, которыми я живу: это, естественно, рисование, музыка и литература, я к этому отношусь профессионально, не как потребитель, и это - часть моей жизни.
- Вы, наверное, играете на инструментах?
- Да, на фортепиано, а когда-то играл на скрипке. Люблю петь мугам, для меня мугам и джаз - одно и то же.
- У вас есть любимые исполнители?
- Конечно, есть, а как же... Мугам начинается, как известно, с великих Сеида Шушинского, Хана Шушинского, Джаббара Гаръягды, но я лично был знаком с великим мугаматистом Гаджибаба Гусейновым. Он даже у нас в Союзе художников пел. Величайший певец, исследователь, ученик Шушинского. Он проникновенно говорил о мугаме, как философ, а потом пел, иллюстрируя голосом. Это было у него в доме, где он собирал любителей. Кстати, я помог ему получить звание народного артиста Азербайджана, которое ему не давали, полагая, что еще рано, а он был величайший певец. Он пел и здесь, в нашем союзе, и у меня в Ичери шехер. Я ходил в ЦК и пробил ему звание. Когда это произошло, организация, которая тянула, удивлялась, как это он мог получить...
- Что вы вынесли для себя из той жизни в Москве, что в вас живет и не уходит?
- Я отвечу просто. Знаете, у меня был очень близкий для меня человек - Юрий Иосифович Домбровский, великий писатель. Он просидел более 20 лет в тюрьме, очень долго, и вспоминал эти годы с ностальгией. Даже те издевательства, которые переносил от надзирателей. Почему? Потому что он был молод, он любил. Самое главное - это наша молодость, которая у меня прошла и в Москве, и в Баку, это самое ценное время, когда мы делаем себя. Мы доставали книги, которые сейчас не представляет труда прочесть в интернете: стоит только нажать кнопку - любая выйдет, а мы ходили под страхом... Когда я Шопенгауэра потерял, а там были мои пометки, дрожал, что меня найдут. Всякие самиздаты читали, и если вдруг забывали в метро, это был кошмар. Хочу сказать, мы делали себя, и это - самое дорогое время для нас.
- А помимо Шопенгауэра?
- Элементарно Фолкнера найти было проблемой, надо было в очередях стоять, записываться, а его приносили всего 50 экземпляров. Где его найти?! А на Кузнецком мосту в воскресные дни собирались торговцы книгами - значит, отправлялся туда: походить, посмотреть, купить редкие книги. Вот так… Что, тогда литература свободно продавалась? Можно было получить информацию о западных художниках? Конечно, нет. Вот кто-то случайно привез и сдал букинисту... О, испанские художники, абстракционисты. Кто-то привез из-за рубежа каталог, а я купил. Вот так и находили.
Еще можно было пойти в Библиотеку иностранной литературы в Москве и там открыть для себя что-то мирового класса, но что касалось современности, допустим, 60-х годов, найти невозможно было. Но Гауди в библиотеке иностранной литературы я для себя открыл, потому что он уже был признан и представлен во всех антологиях. А сейчас - никаких проблем. Я не люблю читать в компьютере, но все равно читаю, уже привык, хотя изначально у меня был протест. Люблю книгу в руках держать, но это же такое удобство в поездках: захотел, к примеру, перечитать Флобера, нажал и - пожалуйста, читай.
- То есть стараетесь быть в курсе всех тенденций...
- Обязательно. Я думал, что после Фолкнера, например, мне никто уже не понравится, ан нет - Джон Кутзее. Величайший писатель, все романы его прочел. Он умер несколько лет тому назад, но был нашим современником. Есть прекрасные молодые писатели, тот же Бегбедер - может быть, он не мой писатель, но очень интересный. Да, Камю я больше люблю, но Бегбедер очень интересный писатель. Надо их читать, надо знать, а иначе зачахнете. Многие даже не знают этих имен, хотя они достаточно известны в мире.
Хочу повторить, что не отношусь к литературе потребительски, я должен быть в курсе всех тенденций, чтобы знать и плохое, и хорошее, и делать свои выводы. Ну и, конечно, никогда не читаю беллетристику, у меня на это просто нет времени.
- В последнее время приходилось ли вам испытать потрясение при чтении какой-то книги?
- Я же сказал - Джон Кутзее. Для меня это имя - очень важное открытие. Почитайте «Осень в Петербурге» - какой язык!
- Обязательно прочту. От души поздравляю вас с наградой, вы ее заслужили. Спасибо, что уделили нам время.
Интервью вела
Франгиз ХАНДЖАНБЕКОВА