Вечный солдат великой войны

ПАМЯТЬ
Вторая мировая война (а для бывших советских граждан - Великая Отечественная), унесшая миллионы человеческих жизней, перекроившая карту мира, изменила и судьбы многих ее участников, заставив их заново пересмотреть свои жизненные планы. Одним из них был командир саперного инженерно-минного взвода инженерно-саперной роты, начальник инженерной службы гвардейского стрелкового полка, уроженец Каргопольского района Архангельской области Иван Третьяков.
Изувеченный войной, он утратил возможность вернуться к изначально выбранной профессии и начал жизнь с чистого листа не на берегах родного Белого моря, а в городе у седого Каспия - в Баку. Здесь кавалер орденов Отечественной войны I степени, Красной Звезды, Дружбы народов, награжденный медалями «За отвагу», «За оборону Кавказа» и многими другими наградами, Иван Поликарпович Третьяков обрел новую судьбу, семью, профессию, друзей. Он был удостоен звания «Заслуженный деятель искусств Азербайджана», а также Президентской стипендии, прославился как талантливый прозаик, критик, публицист, переводчик. Его перу принадлежит около 40 книг, переводы 25 романов и повестей азербайджанских писателей. Он причастен к развитию библиотечного дела в Азербайджане, с ним связана история журнала «Литературный Азербайджан», которым он руководил 30 лет.
Нынешний год - юбилейный для Ивана Поликарповича Третьякова. 24 октября ему исполнилось бы 95 лет.
…Он был солдатом не по документам, не по званию, а по складу характера, души, по жизненной позиции, по отношению к порученному делу. По тому, как прожил жизнь - так, словно получил откуда-то приказ: «Выжить и победить!» Он выполнил его блестяще, с честью и достоинством, и ушел в мир иной для встречи со своими боевыми товарищами, которым посвятил около 40 романов и повестей, сохранив в них навечно и реальные их имена, и рассказы об их боевых делах, мечты о будущей жизни, размышления о реалиях войны...
Бог дал ему возможность прожить более 80 лет, чтобы осуществить свой замысел - создать своеобразную энциклопедию войны, представляющую собой правдивую летопись, написанную ее участником, человеком, находившимся в самом ее пекле. Рассказать о солдатах и офицерах, которых, независимо от званий, война уравняла в праве на смерть от любого боевого снаряда. Написать о тех, с кем он бок о бок прошел огненными дорогами - в пехоте, инженерных частях, танковом полку - и дошел почти до Берлина, а точнее до Праги, пока его не настиг вражеский противотанковый снаряд и не началась другая жизнь - мытарства по госпиталям, а затем борьба за выживание в экстремальных условиях послевоенной действительности, а вернее - вначале «вживание» в нее.
И вновь пришлось идти «в наступление», теперь уже в одиночку - искать работу, поступать в вуз, заботиться о материальном благополучии семьи, где уже было двое детей, а еще и о своем здоровье, и начинать первые пробы пера. На войне одновременное наступление на всех направлениях фронта, наверное, не всегда завершается успешно, но здесь отступать было некуда, хотя искалеченному войной человеку было даже не вдвойне, а втройне труднее. И бывший комвзвода Иван Третьяков чувствовал себя почти как на войне, с той лишь разницей, что не было риска попасть под пулю. Был лишь риск не вписаться в жизнь. Ну как тут не вспомнить о стойком оловянном солдатике…
На войну Иван Третьяков ушел в 18 лет добровольцем: сел с товарищами в поезд и поехал в военкомат, где его направили поначалу в военно-инженерное училище, где он учился саперному делу. На войне был командиром саперного взвода, а также отдельной инженерно-саперной роты.
Как офицер инженерных войск воевал и в пехоте, и в танковом полку, принимал непосредственное участие в боях на Керченском полуострове, на Кубани, в освобождении Украины, форсировании Днепра и строительстве моста через Днепр, в боях за Киев, Винницу и другие города правобережной Украины, в Ясско-Кишиневской операции, в боях на территории Румынии, Венгрии. За 24 дня до окончания войны был тяжело ранен в Чехословакии - именно в тот день, когда должен был отправиться на учебу в Высшую офицерскую школу при Военно-инженерной академии, куда отбирали перспективные кадры. Утром 15 апреля 1945 года Третьякову позвонили, чтобы к обеду он был в штабе дивизии, а тут началось наступление…
«Мне пришлось «снимать» минные поля, - рассказывал писатель автору этих строк. - В тот день во время атаки меня зацепило: кто-то выстрелил сзади, с высоты, откуда мы не ждали удара. Это потом выяснилось, что командир соседней части обманул высшее командование, солгав, что находившаяся рядом высота взята, и нам пришел приказ: «Чего стоите? Высота взята, никто вам не мешает, дорога открыта». Мы двинулись вперед, разминировали путь, а оказалось, на высоте - немецкие танки и самоходки. Вот они и били по нам в упор. Противотанковый снаряд прошел у меня между рукой и ногой, оторвав кусок бедра, искалечив руку и ногу.
Так вместо академии меня повезли по госпиталям, пока не приняли в бакинский. После этого ранения я перенес в общей сложности 12 операций и восемь месяцев, завернутый в гипс как коряга, лежал без движения. До сих пор удивляюсь, как не окаменел тогда и сохранил гибкость позвоночника. Серия операций была и на руке».
Третьяков понимал, что в условиях Севера, где зима длится девять месяцев, не сможет не то что работать, а даже ходить. И все же поехал домой.
«Это была целая одиссея, о которой в двух словах не расскажешь. Там меня хотели определить в инвалидный дом, но я попытался пожить самостоятельно, - рассказывал Иван Поликарпович. - Как-то решил навестить соседа, вышел и провалился в сугроб, меня-то вытащили, а валенки так и остались в снегу… «Сиди дома», - сказали мне. Это в 25 лет сидеть на печи и знать, что тебе ничего не светит!»
Он сделал попытку найти работу, но безрезультатно. Мало того, ему намекнули, что поскольку он приехал в сельскую местность, ему сократят пенсию. Отец ходил понурый, он был еще не старик, ровесник века: «Ничего, сынок, не унывай, я еще работаю, проживем!»
«А как не унывать! Всю войну мечтал после Победы заняться каким-то нужным делом, ведь я - военный инженер, все могу. Во время войны, часто под огнем противника участвовал в строительстве разных сооружений, дорог, мостов через Днепр, паромных переправ. Я мог и руководить работами. Что было делать в этой ситуации? Решил найти применение своим силам в каком-нибудь городе. Но в каком? В Ленинграде все наше землячество вымерло во время блокады. В Архангельске знакомых не было, а Баку, где меня поставили на ноги и где я встретил будущую жену, был мне знаком. И я вернулся в Баку, где вначале меня приютили родственники жены.
Куда я ни приходил, меня неизменно спрашивали, почему я хочу жить и трудиться именно в Баку, да кем и где, - рассказывал в беседе с автором этих строк писатель, - но я не обижался, потому что в Баку в те годы было немало неприкаянных, вышедших из госпиталей после лечения, вдобавок в 1946-м немало народу хлынуло из Украины, где наступил голод. Они устраивались где могли, а я натерпелся, прежде чем нашел работу. Несколько месяцев ходил по учреждениям. Куда ни приду - в правой руке костыль, в левой - палка. Бывали организации, например, «Мингячаургэсстрой», куда меня, как только узнавали, что я сапер, подрывник, брали с радостью, предлагали работу в геологической партии, чтобы по горам лазить. Я бы с удовольствием, но, допустим, положу я заряд, а как убегу от него?! Конечно, отказался...
Послали меня затем начальником службы безопасности Бакпорта, а там мне говорят: «Придется лазать по кораблям и пристаням, не сможешь ты». Да я и сам понимал это».
…У каждого человека свой запас прочности, и каждому, как утверждает народная мудрость, дается по его силам. Размышляя о том, что не позволило изувеченному войной человеку не терять надежды на лучшую долю, несмотря на пережитое, вспоминаю отдельные рассказанные Иваном Поликарповичем эпизоды из его жизни. Первый раз Бог послал ему испытание, когда он, будучи юношей, работал в лесопункте одним из десятников, у которых с заключенными, использовавшимися на лесоповале, всегда бывали трения.
– Однажды я заметил неестественно огромный штабель бревен, - вспоминал Иван Поликарпович, - и тут же прикинул, что при всем напряжении сил невозможно заготовить столько леса. Обошел штабель со всех сторон - просвечивает. Пнул ногой - все посыпалось: оказывается, вместо целостных бревен они вставили их имитацию - нарезанные из бревен колесики. Бригадир из заключенных, поняв, что я раскрыл обман, молниеносно размахнулся канадским топором - а это была страшная вещь с огромной клинообразной рукояткой - и бросил в меня. Топор просвистел у меня над виском. Я не успел даже отреагировать, только сказал: «Ты этого больше не делай, а то, что я заметил, кроме меня никто не узнает. Перебери штабель и заполни его настоящими бревнами. О том, что ты меня убить хотел, тоже никто не узнает». Через неделю он подошел ко мне: «Извини, думал, побежишь к начальству, но ты оказался не из таких»…
В этом эпизоде проявилась не только незлопамятность молодого парня, получившего некую власть над людьми, но и его мужество, выдержка, благородство натуры, которые, как показала прожитая им жизнь, были отличительными свойствами его натуры. Поэтому жизнь с нуля в Баку, долгие хождения в поисках работы, безденежье, бесприютность (жили вначале у родственников жены, затем - в коммуналке на 19 человек), не озлобили его, не заставили искать кривых путей.
На костылях, с недействующей правой рукой ему пришлось обойти около 40 учреждений, прежде чем ему улыбнулась удача. В то время в ЦК Компартии работала комиссия по трудоустройству инвалидов войны, и в первую очередь офицеров. Ее возглавлял, по рассказам писателя, генерал - очень добрый, сердечный человек, который предоставил ему адреса нескольких учреждений, где требовались сотрудники, но работа нашлась неожиданно.
Шел февраль 1948 года. Проходя по одной из бакинских улиц, Третьяков увидел вывеску: «Комитет по делам культпросветучреждений».
«Что за комитет, думаю, может, здесь что-то подвернется, - рассказывал писатель. - Попросил того самого генерала из ЦК партии выдать мне туда направление. Он позвонил, и я пошел устраиваться. Секретарша после долгих препирательств доложила обо мне, и я вошел в какой-то кабинет, где за письменным столом сидел человек лет пятидесяти. Спросил обо всем - где ранен и когда, где лечился, как устроился и почему решил обосноваться в Баку. Узнав, что жена - бакинка, улыбнулся: «У нас говорят, где жена, там и дом». Спросил, что я мог бы делать. «Пока не был искалечен, мог решительно все». «Вот есть одно местечко, но оклад никудышный, на уровне уборщицы - 600 рублей». Я дал согласие. Человек этот был не кто иной, как известный писатель Сулейман Рагимов. Он помог мне бросить якорь в мирной жизни и утвердил меня в мысли, что свет не без добрых людей. С тех пор мне на хороших людей везло».
Много лет спустя, когда Третьяков стал известным писателем, а Сулейман Рагимов - одним из патриархов азербайджанской литературы, Иван Поликарпович спросил его при встрече: «Сулейман Гусейнович, вы когда-то работали в Комитете по делам культпросветучреждений, помните ли вы такой случай, когда к вам прорвался, несмотря на сопротивление ваших помощников, человек на костылях? Это был я. Давайте еще раз познакомимся». «Он был в таком восторге от того, что поступил тогда так сердечно, внимательно», - улыбаясь, рассказывал мне об этом эпизоде Иван Поликарпович.
На должность инспектора отдела культуры Бакгорисполкома Третьякова приняли с месячным испытательным сроком - курировать массовые библиотеки. Он исходил и изъездил весь Абшеронский полуостров, побывал в каждой библиотеке. Через три года, в 1951-м, его пригласили на работу в Главлит, где оклад был выше, - там он проработал девять лет. В те же годы Третьяков заочно окончил Азербайджанский педагогический институт и обратился к литературному творчеству. Он уже был готов к новому повороту в своей судьбе, к тому, чтобы стать писателем.
Увиденное и пережитое на войне не давало ему покоя. Он помнил всех своих боевых товарищей - и тех, кто погиб, и тех, кто остался в живых. Желание запечатлеть их образы появилось у него, когда он еще лежал в госпитале. Там между операциями он много читал, и в первую очередь - книги о войне. Уже тогда обратил внимание на то, что все написанное о ней, это, как он выразился, «облегченное видение». Совершенно беспомощными ему показались описания военных действий, боевой обстановки, техники и многого другого, и впервые ему подумалось, что он мог бы сам попытаться рассказать всю правду о войне, более того - обязан.
Но впервые взялся за перо спустя несколько лет после окончания войны, когда смог найти работу и более-менее утрясти быт своей семьи. Писал по 20 часов в сутки, не чувствуя усталости.
«Во мне вдруг проснулась такая энергия, о которой я и не подозревал, – рассказывал писатель. - Я исписал полторы тысячи страниц, потом аккуратно переписал и послал на имя Александра Фадеева. Ответ пришел не от самого Фадеева (он уехал на Конгресс мира в Польшу), а от кого-то из работников Союза писателей СССР. В письме были такие строки: «Написанное вами выдумать невозможно, это все, наверное, правда, но ведь так писать нельзя… Наша армия - победительница, а вы пишете, что в ней были карьеристы и шкурники… На войне все было героическим».
Третьяков понял, что его «окопная» правда о войне никому не нужна. Лишь спустя время случай заставил его вновь взяться за перо. В то время он работал цензором в Главлите, и ему в нагрузку поручили контроль за художественной, военной и научной литературой. Это тоже одна из страниц его биографии.
«Я никогда ничего не вычеркивал и не браковал, да и такая задача перед Главлитом не ставилась, - рассказывал он. - Это было управление по охране военных и государственных тайн в печати, которое свою функцию выполняло отлично - ни один государственный секрет не уходил через книжную продукцию за бугор. На каком-то этапе было принято решение, чтобы в Главлите готовились и рецензии на книги. Мне было поручено высказать свое мнение о книге Имрана Касумова и Гасана Сеидбейли «На дальних берегах», и я написал, что произведение о подвиге героя Сопротивления Мехти Гусейнзаде должно как можно скорее увидеть свет, что читатель ждет такие книги, а замечаний существенных у меня нет».
Эта рецензия привлекла внимание и тем, насколько ярко, художественно, интересно она была написана, иначе бы начальник Главлита Окюма Султанова не попросила цензора Третьякова показать ей что-то из написанного им. «Видно, вы и сами пишете», - сказала она ему не столько с сомнением, сколько с уверенностью, что иначе и быть не может. В ее просьбе чувствовался живой интерес, и Третьяков, не раздумывая, быстро оформил одну из глав своего отвергнутого романа как рассказ и отдал Султановой. Он не ожидал того, что произошло дальше: ни слова ему не сказав, она отправила рассказ в «Литературный Азербайджан». Члены редколлегии журнала - Самед Вургун, Мир Джалал, Энвер Мамедханлы… - прочли рассказ (так в журнале было заведено) и дали добро на публикацию.
Звонок из «Литературного Азербайджана» был неожиданным. Ответсекретарь Иосиф Оратовский сказал Третьякову коротко: «Твой рассказ читал Самед Вургун, сказал: «Печатать».
«Я воспринял это как благословение на дальнейшую творческую жизнь», – говорил мой собеседник, вновь воссоздавая в памяти те счастливые минуты. Начался новый период жизни, который все более заполнялся творчеством: Третьякова стали привлекать к переводческой работе, к редактированию. Это было признание его литературных способностей, мастерства.
Кстати, именно он тогда редактировал роман Эйюба Аббасова «Зангезур» о непростых взаимоотношениях армян и азербайджанцев, притязаниях дашнаков. Иван Поликарпович подружился со многими писателями, особенно с фронтовиками Абульгасаном, Исмаилом Шихлы, Сулейманом Велиевым, Гусейном Аббасзаде, Гераем Фазли, с творчеством которых он постепенно знакомился, а «Манифест молодого человека» Мир Джалала и «Айналым» Сулеймана Рагимова читал еще в госпитале. И до конца дней сожалел, что ни разу не смог побеседовать с Самедом Вургуном и видел его вблизи всего один раз. Близки ему были и Мирварид Дильбази, Медина Гюльгюн, Окюма Биллури, Фарида Алиярбейли.
«Я постоянно чувствовал отцовское расположение Мехти Гусейна, Мирзы Ибрагимова», - вспоминал писатель. Словом, рожденный на далеком Севере, с детства питавшийся его самобытной культурой, он не чувствовал себя чужим, живя в иной культурной среде, потому что объединяющим было главное - человеческая доброта, сердечность, гуманизм, искренность в отношениях, духовность.
Целых 30 лет - с 1961-го по 1991-й - он проработал редактором журнала «Литературный Азербайджан». Был строгим и критичным, бескомпромиссным, но в то же время чутким, доброжелательным, внимательным. И не случайно на прошедшем несколько лет назад в Союзе писателей Азербайджана вечере памяти Ивана Поликарповича Третьякова народный писатель Чингиз Абдуллаев сказал: «Он сыграл выдающуюся роль в сохранении этого журнала, в том, что произведения, напечатанные в «Литературном Азербайджане», затем выходили на страницах различных изданий Восточной и Западной Европы, в Советском Союзе, в лучших московских изданиях отдельными книгами. И это в те годы, которые ныне называют застойными.
Огромные заслуги Третьякова перед азербайджанской литературой и культурой не были забыты. Указом Президента Ильхама Алиева Ивану Поликарповичу Третьякову в свое время была назначена Президентская пенсия, и я вспоминаю, как одним из первых мне позвонил вице-премьер нашего правительства народный писатель Эльчин Эфендиев и сказал, что радуется больше всех, так как именно такой человек, как Третьяков, заслуживал этого указа».
Франгиз ХАНДЖАНБЕКОВА