• пятница, 29 Марта, 00:42
  • Baku Баку 7°C

Встреча на чужбине

27 февраля 2017 | 12:20
Встреча на чужбине
ПРОЗА
Старик-певец протер сонные глаза, встал, взглянул в окно на восходящее солнце. Окутанное легким туманом солнце казалось померкшим. Не хотелось бы старику видеть солнце таким бледным, блеклым. Он любил летнее обжигающее солнце, его острые лучи, как шипы вонзающиеся в землю.
Вот так каждое утро - просыпался, смотрел на розовый небосклон, на золотистые облака. В его представлении небо было огромным зеркалом, отражающим весь этот бренный мир. Он не уставал созерцать это «изобретенное» им зеркало. Он был влюблен в небеса. Вечерами не отрывал глаза от купола неба, долго беседовал с луной, со звездами. Старик и сам не понимал, почему так влюблен в небо, знал только то, что глядя на небо, забывал, где находится, куда его забросила судьба. Небо казалось ему единым, родным. Небо было всюду небом, там у каждого светилась своя звезда судьбы. Старик искал свою звезду среди миллионов звезд, но найти не мог. Возможно, он оставил ее на родине. Оставил для того, чтобы мог возвратиться на родину, идя на ее свет. Но старик ни свою путеводную звезду, ни ее света пока не находил…
Старику было очень больно и тоскливо. Строки древнего баяты он шептал неустанно: «Чем быть ханом на чужбине, лучше быть нищим на родине…»
Он жил только одним - воздухом своей родины, которым дышал полной грудью. Воздухом, который капля за каплей просачивался через границы, вливался в его легкие как бальзам. Вернее, воздух родины старик привез с собой. Этот глоток воздуха возбуждал его, опьянял, лишал чувств. Смотрел себе под ноги - не та земля, смотрел на дальние дороги - и дорога не та. Старик больше не состоянии был выдержать разлуки, слезы душили его. Он очень скучал, очень горевал. Видел разные сны. Во сне возвращался на родину, гулял по ее улицам и садам, поднимался на ее горы. Здесь все было родным, все было таким же, каким он оставил много лет тому назад. Он гулял до устали, жажда мучила его. Он искал родник, тот родник, у которого устраивал меджлисы, пел, вторя журчанью родника, голосу соловья. Искал, но не находил того родника. Ох, как хотелось пить, губы жаждали дотянуться до живительной влаги. «Воды, воды, - кричал он, - мама, мама, дай глоток воды».
Мать приходила на помощь. Протягивала ему кружку, наполненную из родника, но почему-то пить не давала. Старуха выплескивала эту воду вслед за сыном, приговаривая: - Счастливо, сынок, вода к добру. - Вода выплескивалась на него, старик вздрагивал и просыпался. Придя в себя после оцепенения, расстраивался от половинчатого сна. Ложился с надеждой досмотреть сон, хотя бы во сне покинуть чужбину. Сильно жмурился. Далеко уносился на крыльях мечты. До его слуха доносилось журчанье того родника, у которого он устраивал меджлисы, чувствовал аромат мятных трав. Тоска жгла ему грудь. И здесь он мог бы найти мятные травы, холодный родник. Но все это было чуждо ему. Странно, прошли годы, но запах родной земли, аромат родных цветов ни на миг не покидал старика. Он был рад этому. «Значит и на чужбине я живу воздухом родины. Иначе, сердце мое не выдержало бы», - так старик успокаивал себя…
Воркованье голубей за окном оторвало его от грез. Он вспомнил, что не кормил голубей. Взял с угла мешочек с пшеном, медленно вышел во двор. Голуби разлетелись с шумом и сели на плечи старика. От их прикосновения посветлело на душе, старик обрадовался как ребенок. Поймал одного из голубей, приласкал его. Вспомнил услышанную в детстве легенду. Легенда гласила, будто последнее дыхание человека перед смертью превращается в белого голубя и садится у изголовья умирающего. Запевает прощальную песню для него. Родные-близкие хоронят усопшего, но дух человека, превратившись в голубя, вечно живет в этом мире…
В один миг старик поверил в легенду. Сердце его гордо забилось.
- Какая странная легенда… Кто знает, может быть и не легенда. Может быть и вправду так бывает… Если это так, то мой дух-голубь возвратится на родину. Несомненно! Вот так, - сказал он и выпустил голубя. Птица закружила над головой старика и вспорхнула высоко. На миг замерла в воздухе, потом улетела. Старик посмотрел ему вслед. Ему почудилось, что улетает не голубь, а последнее его дыхание, вырвавшееся из груди. Дух его, превратившись в белоснежного голубя, улетает на Родину…
***
В этот день старик был сильно взволнован. Места себе не находил. То обращал взор в небо, то кормил голубей, то затягивал грустную песню. Доставал с трудом купленный билет, долго-долго разглядывал, будто это был не обычный билет, а фотография дорогого человека. Боялся потерять. Для старика этот билет бесценный. С ним он пойдет на концерт своих соотечественников, которые приехали сюда в гости. Он будет слушать песни, мугамы на родном языке.
- Было время, когда на мои концерты спешили так же, как и я теперь. Я прожил свой век, - прошептал старик. - В молодости я тоже часто разъезжал. Тогда для меня на существовало границ. Ездил куда хотел, жил где хотел. Голос мой очень помогал мне. Боже мой, где только я не побывал! В родной Шуше, в Гяндже, в Тифлисе, во Владикавказе, в Батуми… Голос мой вынудил меня улететь из своего гнезда. Я превратился в его слугу. А голос любит взлет, простор, любит шумные меджлисы. Я был караванщиком своего голоса. В какие только уголки мира я не увозил его! Будто совсем недавно давал концерты в Лондоне, в Нью-Йорке. В Лондоне армянская труппа играла комедию Узеир бека «Аршин мал алан» на английском языке. Как будто судьба забросила меня туда для того, чтобы я спел там арию Аскера.
- Эх, пролетели те дни. Английские зрители тогда забросали меня цветами, - старик застыл, стараясь вспомнить: - Еще где бывал, старик? - спросил, и сам же ответил: - В Польше, в Германии, во Франции, в Бельгии. В Варшаве… В Варшаве записал свой голос на пластинку. Тогда не было ни радио, ни телевизора… Столько теперь появилось певцов… Кто сейчас будет слушать мои пластинки… Древний мир давно уже забыл такого певца…
Старику стало тоскливо.
- Ну почему я не вернулся на родину? Почему? - этот вопрос он задавал себе каждый день, и теперь повторил: - Почему? Хотел показать свой голос всему миру. Для певца нет иного счастья. Свадьбы, меджлисы… и вдруг оказывается, что объехал весь мир. Особенно в молодости… где ашуга и певца принимают хорошо, там он и ночует. И я блуждал по свету, распевая свои песни. Где-то переборщил и остался на чужбине. Свадьбы, меджлисы, песни и мугамы, которые пел, вскружили мне голову. Очнулся в один прекрасный день, увидел, что прошла вся жизнь. Тоска по родине гложет мне грудь. Мугамы, песни мои насыщены моим горем.
Все меджлисы старик начинал с «Карабаг шекестеси». На чужбине он осознал силу шикестэ. Шикестэ вобрал в себя воздух, дыхание, прелесть родины. Шикесте брал за душу, наводил на раздумья о судьбе чужака. Возможно, поэтому ему становилось грустно, когда пел его. Но не плакал. Слезы вливались в голос, в дыхание, отражались в шикестэ. А кончал меджлис песней «Вечер наступил», пел он ее от души. Великие певцы очень любили эту песню в его исполнении.
Воспоминания взволновали старика. Он встал, завел старый патефон. Послушал мугамы в исполнении великих певцов. Сегях Ислам пел о грустной жизни на чужбине. Старик зажмурился, глубоко вздохнул. Снял пластинку, прилег на кровать. До вечера еще оставалось много времени. Закрыв глаза, окунулся в мир грез.
***
Смеркалось, когда он открыл глаза. Поужинал, переоделся и, забрав свои пластинки, вышел из дома. Настроение его улучшилось. И погода была прекрасной. Стамбул в этот вечер показался ему еще красивей.
Старик остановился у здания театра. Опять почувствовал воздух родины, глубоко вобрал в себя глоток этого ароматного воздуха, пахнущего фиалкой, которую он срывал в детстве. Вошел в театр, нашел свое место, сел.
Из-за кулис послышались звуки струн тара и пение. Старик улыбнулся, как профессиональный певец он знал, что это означает.
- Наверное, сейчас начнут. - Старик слегка встрепенулся. Ему показалось, что сейчас на сцену выйдут величайшие певцы Джаббар Гаръягды, Сегях Ислам. - Ах, если бы так! С каким бы наслажденьем и я спел бы с ними! - Он впился глазами в сцену. Прошелся ладонью по сильно стучащему сердцу. Сердце его пело…
Вскоре заиграл тар. Замечательно играл тарист. Браво! Волшебные пальцы тариста последний раз тронули струны и тар умолк. Зал грохнул от оваций. Слезы душили старика - он услышал родную музыку, почувствовал гордость за нее. Под шум оваций тарист вернулся на сцену, и начал играть мугам «Раст». Мугам перенес старика в родные дали, напомнил о напутствиях матери, донес до слуха журчание того родника. В мечтах он вознесся до небес, свет его путеводной звезды рассеял мглу… Невольно он запел: «С тайной болью в сердце я умираю…»
Будто хлынул горный поток. Он лился безудержно, сметал все со своего пути. Будто волшебная рука вмиг превратила зрителей в камни. Все замерли.
Никто не хотел остановить этот поток. От внезапного пения тарист на миг вздрогнул, приподнял голову, склонившуюся над таром. Посмотрел в зал, но от волнения не мог увидеть певца. Голос показался ему родным, где-то он слышал его. Но где? Вспомнить не мог.
Тарист играл, старик вдохновенно пел. Зал напоминал море - спокойное, то вдруг бушующее. Тарист и певец, будто две родственные души, годами искавшие друг друга, встретились и не могли оторваться друг от друга.
Грустным пением старик выражал свою трудную жизнь. Палитра его была богата красками. Старик был журавлем, оторванным от стаи. Он пел прощальную песню одиночества.
Прозвучали последние трели мугама, и старик умолк. Тарист последний раз тронул струны и встал. Он не слышал шума зрителей, он искал глазами певца. «Кто это пел? Где мог я слышать этот голос?» Ответа не находил. И тут старик обнял его:
- Свет моих очей, дай досыта вдохнуть аромат твоего дыхания. Ты напомнил мне благоухания моей родины… Позволь… позволь поцеловать твои чудотворные пальцы. Пальцы, которые заставили меня запеть.
- Что мои пальцы перед вашим голосом, дядя. В жизни не слышал такого могучего голоса в преклонном возрасте. - Тарист крепко обнял старика. - В этот вечер вы заставили меня затрепетать от вашего божественного голоса. Таким родным вы мне кажетесь… но где, где я мог видеть вас, слышать ваш голос? Не могу вспомнить.
- Ты очень молод, сынок. Где ты мог видеть меня? Родину я оставил давно… Возможно и имени моего уже не произносят. Но поверь, сынок, хоть и живу я на чужбине, но родной музыке я не изменял. Не продавал своего голоса за деньги. Сохранил его чистоту, - старик вздохнул и умолк.
- Извините, милый дядя, можно узнать, как вас зовут? - спросил тарист с огромным интересом.
- Почему нельзя?.. Зовут меня Мешади Мамед.
- Певец Мешади Мамед Фарзалиев?
- Да! Это я, сынок.
- Я же чувствую, что ваш голос очень мне знаком.
- Люди могут быть чужаками, сынок, но голос не может быть чуждым. И на чужбине он звучит родным.
- Голос не может быть чуждым, - повторил тарист.
- Но ты не сказал, где ты слышал мой голос, сынок.
- По радио, дядя Мешади. Я слышал вашу пластинку.
Старик не ожидал этой новости, он думал, что забыт. От радости комок подкатил к горлу:
- Значит, сам я здесь, а голос мой на родине?
- Да.
Старик протянул таристу граммофонные пластинки, которые держал под мышкой.
- Это мои, - сказал он. - Увези с собой. На чужбине и голос мой тоскует по родине, сынок. - Он вздохнул: - Говорят, что последнее дыхание человека перед смертью превращается в белого голубя, улетает в небеса, поет песни для усопшего. Мой белый голубь уже в небесах. Вот мой голубь, - он дотронулся до пластинок. - Увезешь на родину, пусть там порхает. Сам я не смог возвратиться на родину, пусть хоть голос мой возвратится.
- Не говори так, дядя Мешади. Разве можно вас забыть?!
- Было бы так! - Старик вытер слезы.
Они обнялись и расстались. Тарист прижимал к груди свой отделанный перламутром тар. Теперь он любил свой тар еще сильнее, еще больше верил в его силу. Сердце наполнялось гордостью. Ведь его тар нашел на чужбине родной голос…
Автор МУСТАФА ЧЕМЕНЛИ
Перевод Сакины Гусейновой
banner

Советуем почитать