Пять дней в гостях

ПРОЗА
Друзья в нашей жизни - большое счастье. Как хорошо, что есть в этом мире Самед Вургун. Твоя широкая поэзия светит яркой звездой в созданной нашими народами самом прекрасном поэтическом созвездии.
Александр Фадеев
…Багиров недолюбливал Самеда Вургуна. Если уж быть совсем точным, этот злобный человек, оказавшийся на высоком руководящем посту, терпеть не мог поэта. Может быть, он ревновал Самеда к славе и популярности в народе, таланту. Но я думаю, что Багирова больше всего раздражали искренность, добрая непосредственность и душевность Вургуна, его принципиальность и непреклонность, подлинно коммунистический строй его мыслей и чувств. Говорить об этом было не только не принято, но и опасно. Но Самед, повторяю, был человеком высокой искренности и непосредственности, граничащих с бесстрашием. И он ненавидел лесть и лицемерие. Рискуя своей жизнью и поэзией, всегда говорил то, что думал о Багирове. Нет, он не злословил. Это Багиров злился, а Самед презирал зарвавшегося жестокого, чуждого нашему строю человека. Много раз над Самедом сгущались тучи, но, к счастью, Багирову не удалось справиться с поэтом-коммунистом. Удалось ему все же доставить поэту много страданий, удалось принизить значение его поэзии на каких-то этапах. Но любовь к поэту росла неуклонно - и это была заслуженная любовь.
Евгений Долматовский
…Они доехали до Агсуинского перевала. Солнце клонилось к закату. Протянувшаяся от зарослей колючек извилистая дорога поднималась к подножию горы Лянгябиз. Когда одолевший несколько крутых поворотов автомобиль собирался свернуть влево, Самед Вургун кивнул головой. Александр Фадеев привстал на месте и посмотрел вниз. У въезда в ущелье увидел благоустроенный райцентр:
- Очень красиво, - сказал Фадеев и осторожно дотронулся до плеча водителя. - Останови, Андрей.
…Водитель остался в машине, а трое пассажиров вышли и встали у грушевого дерева. Самед Вургун, не отрывая взгляда от тянувшейся до горизонта степи и закатывавшегося желтого светила, опустился на траву. Создавалось впечатление, что он преклоняется перед божественным благолепием. Фадеев жадно затянулся и выбросил окурок. Седые волосы упали на его вечно улыбающееся лицо. Пристально всматривался своими насмешливыми голубыми глазами в сторону горной гряды. Казалось, он чувствует себя не гостем, а обладателем всей этой волшебной красоты. Он пребывал в отличном расположении духа. Бросив взор на подернутые дымкой белоснежные горные вершины, тихо сказал:
На горах твоих кудри белей молока,
Как чадра, укрывают тебя облака,
Над тобою без счета промчались века,
От невзгод поседела твоя голова…
Как ты много терпела - и снова жива!
- Кто автор этих прекрасных стихов, кто? - он прищурился, радостно обнял друга.
- Самед, воистину ты великий поэт. Твои стихи сверкают как звезды на поэтическом небосклоне. Мы еще не были знакомы, а я уже был очарован стихами Самеда Вургуна. Я счастлив от знакомства с тобой. Созданные тобою образы в исторических произведениях вытекают из безграничной любви к жизни, азербайджанскому народу. Но и тебе самому неведомо, что сегодня Самед Вургун достоин стать героем великолепной поэтической пьесы. Я говорю это не как друг, а как литератор, человек искусства. К сожалению, очкастый Мирджафар Багиров не может оценить тебя по достоинству.
- Саша, ради Бога, не будем вспоминать о ком-либо на лоне этой удивительной природы. Лучше насладимся неземной красотой. Повернись направо, полюбуйся отсюда воспетыми мною прелестными Талыстанскими горами. От дремучих лесов, крутых скал этой земли наливался силой полководец Джаваншир.
Глубоко вздохнув, поэт продолжил:
- У азербайджанского народа славное прошлое, мы входим в число самых древних культурных народов мира. На разных этапах истории культура Азербайджана считалась передовой, самой прогрессивной на земле… Настало время донести до всех труды ученых и историков, повествующих о многовековой культуре, героическом прошлом нашего величественного народа.
Александр Фадеев оторвал взгляд от сказочного окружающего мира и грустно посмотрел на друга:
- Ты прав, Самед, большая вина лежит на наших историках. Такую древнюю страну они должны прежде всего представить миру ее богатой историей. Пусть весь мир знает, что существует на свете такая страна с райской природой, почтенными людьми, славной историей… Мой бесценный друг, ты прав: у каждой земли особая любовь, у каждого народа - свое имя.
Мехти Гусейн, стоявший в двух шагах от куста смородины, с улыбкой произнес:
Неужто же умрет, покинет свет
Такое счастье ведавший поэт?

Самед Вургун всматривался в открывающуюся панораму и радовался, что его друг Александр Фадеев откровенно наслаждается этой красотой. Сквозь солнечные лучи туман пробирается на горную вершину, по пути окутывает перевал, поросший деревьями. По дну низких оврагов неспешно текут речные воды. Внизу виднеются разбросанные по бескрайней Ширванской долине вспаханные осенью земельные участки, солома здесь отливает золотистым блеском.
Александр Фадеев всем телом навалился на дерево:
- Если бы я родился на этой земле, тоже стал бы поэтом, - искоса посмотрел на Самеда. - Прекрасный поэт, сын волшебной природы, теперь знаю, кто тобой одарил нас, - склонился и крепко обнял друга.
Самед Вургун положил руку на землю:
- Садись, брат мой, садись, выражая любовь к земле, ее надо погладить. Кажется, наша сегодняшняя поездка началась с похвал. Ты только и делаешь, что хвалишь меня.
- Самед, ты не забыл о своем обещании? Говорил, покажешь муганскую землю, которую называешь цветником…
- Да, Саша, помню, хорошо помню, но это совсем в другом направлении. Это ее брат, таинственный Ширван. Ты хорошо знаешь великих поэтов - выходцев из этого края: Фелеки Ширвани, Афзаладдин Хагани, Сеид Азим, Сабир. Однако ты не слышал одно имя, которое редко встречается в истории литературы. Да и стихов его осталось не много. Когда-то жестокий и безжалостный шах Надир дотла спалил Шамаху, а жителей насильственно переселили в Агсу. В то время поэт по имени Зулали находился на чужбине, в ссылке. Возвратившись, он увидел свою родину разоренной. Тогда окрестности Агсу утопали в болотистой грязи, несчастным шамахинцам не давали житья полчища обезумевших комаров. Вне себя от злости, Зулали пишет:
На чужбине всегда гордился я:
«Зулали, есть Родина у тебя».
Ослепли бы лучше глаза мои,
Агсу отныне Отчизна твоя!
Вот такой народ Ширвана, брат мой Саша, простой их говор сродни стихам.
На веселое лицо Фадеева набежала грусть:
- Бедняга, с какими надеждами и радостью он вернулся на родину, а встретил здесь опустошение.
- Обратите внимание, - Мехти Гусейн подошел к ним и положил руку на примятую траву. - Это от дождя. В последнее время изобилуют атмосферные осадки.
- Эх, Мехти, эта среда будто пьянит человека. Смотрю и вспоминаю родную Сибирь. В молодости партизанил, сколько раз приходилось сладко дремать на такой траве… - голубые глаза Фадеева лукаво заблестели. - Самед, давай разведем костер. Переночуем здесь.
- Нет, дорогой Саша, остановимся здесь по возвращении. Сейчас надо торопиться. Нам еще предстоит сделать остановку в Евлахе…
- Подожди, Самед, подожди, можно ли уйти, не насладившись вдоволь этим свежим воздухом… Давай с высоты понаблюдаем за закатом солнца. Кто знает, вдруг не доведется больше побывать в здешних местах…
Самед Вургун поднялся. Не отрывая взгляда от туманно-дождливых гор солнечного Ширвана с его богатейшими нивами, он вытянул вперед правую руку.
- Саша, - сказал он, - смотри, это часть моей родины. Ты теперь сам убедился в ее красоте. Недаром мы гордимся нашим солнечным Азербайджаном.
Пройдя несколько шагов по тропинке, Фадеев по-детски раскинул руки и повернулся лицом к горам:
- Э-э-э, величавые горы! - крикнул он. Затем замолчал, прислушиваясь к эху своего голоса. Обернулся, с беспредельной любовью в глазах посмотрел на Самеда Вургуна и Мехти Гусейна. - Послушайте, братья. Не говорите отныне, что нет Александра Фадеева в Азербайджане. Я навечно остаюсь здесь, превращаюсь в сына Страны огней. Посмотри, Мехти, будто царит праздничный дух в самой природе, смеются поля, горы. А какой прозрачный воздух!
- Праздник, настоящий праздник. Во все времена природа Азербайджана искренне радовалась приезду друзей. Не забывай, что на дворе первые дни декабря 1951 года и осталось совсем немного до пятидесятилетия Фадеева. Пробудившаяся природа просит слова для поздравления.
Фадеев попытался скрыть застенчивость за широкой улыбкой:
- Самед, говоришь все это торжество устроено для меня? - он устремил взор на испещренную оврагами и холмами долину. - Спасибо, природа-мать, спасибо…
Вновь раздалось эхо. Словно земля полной грудью восприняла и откликнулась на эти слова. От легкого дуновения ветерка разлетелись по земле листья одинокого грушевого дерева, пригнулись к земле шелковистые травы. Самед Вургун бережно смахнул с плеча пожелтевший лист:
- Недолго живущее создание, - задумчиво сказал он. Отчего-то вспомнилась последняя встреча с Багировым. Лицо помрачнело. В сердцах даже упрекнул себя, что вспомнил вдруг об этом палаче.
Самед Вургун считал себя оскорбленным из-за холодного отношения Багирова к его другу Фадееву. Руководитель азербайджанских большевиков хорошо знал о тесной дружбе двух искусных мастеров слова. Багиров всегда раздражался, когда слышал фамилию Фадеева, потому что четыре года назад во время банкета на даче Багирова тот назвал его «бухарским палачом». После этого случая Багиров смотрел на Фадеева как змея на мяту.
На этот раз Фадеев приехал в Азербайджан без всякого приглашения. Он поставил перед собой цель поближе познакомиться с азербайджанским селом, жизнью крестьян.
Багиров долго размышлял об очередном появлении Фадеева в Азербайджане. С подозрением подвел черную черту под несколькими местами, которые тот намеревался посетить. В том числе и под названием региона, где родился Самед Вургун.
…Когда Самед Вургун и Александр Фадеев переступили порог кабинета, стоявший в верхней его части «хозяин республики» неприязненно посмотрел на дверь. Держа руки за спиной, тяжелыми шагами двинулся вперед, перебирая янтарные четки. Багиров остановился наискосок и, не протягивая руки, сказал: «Добро пожаловать». Фадеев взглянул на его суровое, натянутое лицо и не ответил, устремив на него глаза, исполненные презрения. Багиров не выдержал взгляда и отошел к окну. Самед тотчас воспользовался ситуацией, дотронулся до руки Фадеева и знаком показал: поздоровайся.
Спустя какое-то время Фадеев холодно бросил: «Спасибо». В кабинете воцарилась тишина, слышался только звук перебираемых четок. Багиров запустил руку в карман, что-то поискал, не нашел. Проверил карманы на голубой рубашке, достал и начал читать какой-то листок, затем сжег его в большой хрустальной пепельнице. Багиров вел себя так, будто в комнате не было никого, кроме него. Следя за его действиями Фадеев понял: у этого народа и его друга Самеда огромное терпение...
Покинув здание, Фадеев спросил:
- Самед, как вы живете в таких невыносимых условиях?
- Что поделаешь, Саша? Как гласит поговорка: сколько веревочке ни виться… По-моему, скоро все разрешится. Видишь, как живем… Из-за него распростились с жизнью наши лучшие сыны, причем по надуманным обвинениям.
- Тьфу, бухарский палач, - Фадеев с отвращением сплюнул под ноги. - Недаром я эти слова сказал ему в сорок седьмом году, на банкете в честь юбилея Низами Гянджеви. Потому он и ненавидит меня. Обрати внимание, как он принимает гостей. Ничего не осталось в памяти, кроме омерзительного взгляда. Впервые я столкнулся с такой жестокостью. Думаю, это в последний раз.
- Большая беда у нас, брат мой, - Самед Вургун постучал папиросой о коробку. - Багиров не ходит к рабочим, не здоровается с колхозниками. На всех презрительно взирает четырьмя глазами из своего черного ЗИМа.
Продолжение следует